у вра Брне пропал конь? Неужто кто увел?
— Увели его вы… Кто именно, сам знаешь, — строго заметил Баконя. — Отвиливанья тут не помогут, не трать слов напрасно… Все уже известно.
— Да кто тебе наплел, сто чертей ему и одна ведьма?!
Староста вмешался в разговор, притворяясь, будто и ему все известно.
— Не ругайся, ослиная морда, а говори, где конь.
— Стоит мне сказать слово, и ты завтра же утром проснешься в кутузке, — угрожающе протянул Баконя. — И тебе достанется больше всех, другие, отсидев, отправятся по домам, а тебя забреют в солдаты.
Осел побледнел.
— В солдаты, понимаешь, — продолжал Баконя, — потому что дядя больше всего на тебя зол. Он сказал: «Того висельника я отправлю за море, пусть ему десять лет подряд выдают по десять палок каждое утро».
— Вот так же в прошлом году выслали одного из Приморья, и подох от розог, — заметил Космач.
— О Иисусе! О пресвятая дева! О праведный Иосиф! Чего только не бывает на свете! — прошептала, вздыхая, Барица.
— Ну, хорошо, а где свидетели? — спросил Осел.
— А откуда бы мне знать и почему меня дядя послал по такой погоде, если бы точно не знал, кто увел коня?
— Ну, я, как говорится…
— Выслушай до конца! — прервал его Баконя. — Я пожалел тебя и стал умолять дядю: «Не надо, дядя, погодите, покуда не встречусь с Ослом. Кто знает, может, все еще по-хорошему кончится, может, Обжора меньше всех виноват». Тогда фра Брне смягчился и сказал: «Отправляйся, попробуем еще и это, черт бы их подрал. Если повинится и тотчас вернет Буланого, дай ему вот эти пять талеров!»
— Неужто еще пять талеров! — воскликнул староста.
— О господи Иисусе! О пресвятая дева! О праведный Иосиф! — запричитала снова Барица.
Баконя развязал уголок платка, вынул пять монет и протянул их Ослу. При виде серебра у того загорелись глаза, он потянулся было за ними, но вовремя одумался.
— Ей-богу, обязательно постараюсь разузнать и донесу…
— Нет, говори сейчас же, где лошадь, не то я тотчас отдам дядину бумагу.
— Какую бумагу? — спросил староста.
— Дядя так приказал: «Если Осел заартачится, отдашь отцу вот эту бумагу, пускай тотчас отнесет в город и подаст в суд, а там уж дело пойдет». — Баконя вынул из сумки что-то завернутое в газету.
— Давай сюда! — крикнул староста. — Сейчас же давай эту бумагу!
— Что же это может быть? — робко спросил Осел.
— Что? Протокол, в котором описывается все, как было, как вы увели коня, куда спрятали, все, все до последней мелочи.
— Давай, сынок! — крикнул опять староста. — Раз есть протокол, я тут же свяжу Осла и отведу в город. Чего его, проказу, жалеть… Давай-ка, Барица, веревку.
— О господи Иисусе! Пресвятая богородица! Праведный Иосиф! — воскликнула Барица, вставая.
— Не надо, дядюшка, я все расскажу, хоть отец и убьет меня! — выдавил из себя Осел, и пот выступил у него на лбу.
— Где конь? — крикнул Баконя.
— Где конь? — повторил Космач.
— Подавай коня, проказа! — крикнула и Барица.
— Он у Черной скалы, в шалаше дяди Сопляка.
— Беги, отец! — сказал Баконя, отдав деньги Ослу.
— Скорее, мой славный Ера, — добавила жена.
— Пошли, — сказал Космач и, сняв со стены пистолет, погнал Осла вперед.
Баконя, покатываясь со смеху, повалился навзничь. Когда Хорчиха вернулась в комнату, Баконя все еще смеялся, но сон и усталость одолевали; не в силах больше произнести ни слова, он растянулся на постели и попросил мать разбудить, как только отец с Ослом вернутся.
Барица зажгла свечу перед богородицей и, опустившись на колени, стала шептать молитвы. Повторив их десять раз, вышла во двор посмотреть, не идут ли, потом вернулась и снова стала молиться. И так продолжалось до самого рассвета, когда наконец, услыхав конский топот, Барица разбудила сына.
Осел вошел во двор, ведя в поводу Буланого, покрытого дерюгой. За ним шагал Космач с пистолетом наготове. При виде Бакони конь заржал.
Баконя обнял коня и принялся его целовать и ласкать.
— Ей-право, сынок, спасли в последнюю минуту! — сказал староста. — На рассвете Обжора хотел увести его на боснийскую границу. И знаешь, что они задумали? Наврать дяде, будто ты отдал коня конокрадам!
— О сладчайший Иисусе! О пречистая дева богородица! Какое счастье, что фра Брне вовремя все узнал! — воскликнула Барица.
Баконя, обхватив шею Буланого, победоносно поглядел на родителей.
— Мой добрый отец и моя добрая мать, — сказал он, — дядя ничего не знает. Он и сейчас, в эту минуту, наверняка думает, что его конь по ту сторону границы.
— Что ты говоришь?.. Как же это так? — спросили родители, а на лице Осла выразился еще больший страх.
— Говорю вам: дядя обо всем этом ничегошеньки не знает! (И он щелкнул ногтем большого пальца о зубы в знак, что говорит истинную правду). Расскажу вам все по порядку, — продолжал он, усаживаясь. — Когда позавчера утром прибежал Степан и сказал, что заречные украли Буланого, я сразу подумал: никакие это не заречные, а Обжоры! Словно сам господь бог мне на ухо шепнул, до того был я уверен, что это их рук дело и что они хотят меня к этому припутать. Когда дядя со Степаном поехали за реку, я не находил себе места, пока не рассказал наконец о своих подозрениях повару Навознику. Добрый Навозник дал мне хороший совет… Вот и все…
Осел громко вздохнул и отступил в тень.
— О мудрое мое дитятко, о чудное мое дитятко! — воскликнул староста и обнял сына.
— Благо нам во веки веков, — добавила Хорчиха, вырывая Баконю из объятий отца. — Не твердила ли я тебе всегда, Ера, что сын наш отмечен мудростью, он, может, станет не только вратером!..
— Значит, кто помогал