– Разве не прелесть? – глаза Лили мерцали, как серый жемчуг, вдохновенно и таинственно. В одно из редких Лариных появлений на работе у сестры та решила провести ее по своему прохладному царству. – Когда я надеваю перчатки, готовясь к исследованию, или вскрываю упаковку стерильных пипеток…
– Это все как игрушечное. Будто не по-настоящему. Колбочки, мензурки, впору устраивать чаепитие с куклой Ирой, – пошутила в ответ Лара.
– Еще как настоящее! – возмутилась сестра. – Иногда мне кажется, что только в микроскоп и видно настоящее. Реальный мир, понимаешь? А мы его не улавливаем, слишком слабое зрение. Хотя твое не в счет!
В этом-то и оказалась вся загвоздка. Собираясь стать врачом, Лара наивно мечтала помогать людям, исцелять даже, и в этом она искала свое предназначение. На деле оказалось, что в лаборатории ей скучно, а в больнице и того хуже – страшно. Потому что ни на секунду она не переставала видеть страх других. Главная эмоция, завладевавшая всеми, кто переступал порог больницы, от испуга внезапно напавшей хвори до тягостного ожидания вердикта и ледяного ужаса неизлечимости. Лара очень скоро осознала, что никакое облегчение, радость от удачного лечения или благоприятного прогноза не сравнится по интенсивности с этим нервно-бирюзовым, на грани с флуоресцентностью, цветом «электрик». Страх шел неравномерно, закручивая человека в вихрь дробной ряби, как волновые помехи в старом телевизоре. Она встречала его и раньше, но никогда еще – так много. И если с грязью и физиологичностью человеческого нездоровья она еще могла справляться, то не с этим.
Тогда Лара решила, что понимает собак. Если они видят подобно ей, неудивительно, что они склонны кусать испуганных людей – мало что может так же сильно вывести из себя, как эта электрическая рябь. Кто-то что-то утверждает о запахе адреналина? Лара мысленно закатывала глаза: бог с вами, люди, никакой запах не сравнится с этой пульсирующей бирюзовой пыткой, имя которой – страх. Просто удивительно, что только ей суждено видеть это, в то время как все остальные почти слепы. По этой же причине она не ходила на ужастики в кино: слишком ярко становилось в темноте вокруг, от внезапного испуга зрительный зал коротило, как гирлянду с оголенной проводкой. От одной только мысли, что за это удовольствие еще и нужно платить, на нее нападал нездоровый смех.
Но, конечно, Лара не собиралась посвящать в свои переживания Арефьева.
– Нет. Просто это не мое, – ответила она. – Лиля мечтала заниматься наукой, а я вот фотографирую. Каждому свое.
– И то и другое – подглядывание за жизнью, исподтишка, – довольно неожиданно резюмировал Егор. Он словно подслушал ее воспоминание о словах Лили. Только самой Ларе никогда не приходило в голову, что в известном смысле она занимается тем же, чем занималась сестра: наблюдает, не касаясь.
– А в детстве – кем ты мечтала быть, когда вырастешь? – допытывался Егор. Лара поморщилась:
– Если мы заключили перемирие, это еще не значит, что у нас тут дружеские посиделки!
– Перемирие? – он искренне удивился. – Как остро ты все воспринимаешь, будто у нас война… А все-таки? Кем?
Их взгляды неизбежно скрестились в зеркале заднего вида. Вокруг глаз Егора стали собираться морщинки, и бледная дымка его настроения абрикосово вспыхнула. Он улыбался. Сдержаться и не улыбнуться в ответ оказалось невозможно:
– Я хотела стать Мэриан. Знаешь, которая была спутницей Робин Гуда?
– Что, бродить по Шервудскому лесу и стрелять из лука?
– Примерно, – кивнула Лара серьезно. – А потом выяснилось, что это невозможно. И Деда Мороза не существует. Вот такой облом.
Она тут же пожалела, что позволила себе ослабить оборону: в воздухе что-то изменилось, и над Егором мягко всколыхнулось то самое, невыразимое, редкого оттенка гортензии. Лара тотчас отшатнулась, ее словно отбросило в самый угол автомобильного салона.
– Хотя тебе не понять, – грубовато заявила она оттуда, скрещивая руки на груди.
Со своего места она уже не видела лица Арефьева, но заметила, что напугавшая ее дымка мгновенно потухла, словно костер, в который опрокинули ведро снега.
– Верно, – согласился Егор тихо. – Я не мечтал о чем-то определенном. А потом вообще – просто захотел стать богатым.
– Тебе удалось. И что, это того стоило?
– Ты знаешь… Стоило. Деньги сильно помогают добиваться желаемого.
– Не всего, – Лара мотнула головой.
– Практически всего.
– Ну да, конечно, за исключением такой малости, как любовь!
– Ты удивишься… – Егор вдруг решился на рискованный обгон, так что встречная машина наградила его возмущенным сигналом и вспышкой фар, а Лара вцепилась в ручку двери. – Так вот, ты удивишься, но деньги помогают даже с любовью.
Лара, ноги которой запоздало сделались ватными от арефьевского лихачества, молча вскипала. Ей не нравился разговор, не нравились слова Егора, все это почему-то ужасно задевало.
– Ну же, Лара! Не держи все в себе, выступи с гневной отповедью, – усмехнулся он. – Что, циник и капиталист?
– Да! И я жалею, что ты был мужем моей сестры! – губы ее предательски задрожали. – Потому что она заслуживала другого! Лучшего, чем человека, который заявляет, что за деньги покупается все. Что, скажешь, Лилю ты тоже купил?
– Нет, не купил. Скажем… Я ее заинтересовал. Деньгами и тем, что они мне дают. Вкусная еда в ресторане, хорошее вино. Машина вместо толкучки в метро. Свежие цветы. Вечер в театре… А потом она влюбилась. И я тоже.
Лара пыталась взять себя в руки: нет, она не будет говорить все, что об этом думает! Арефьеву не дано понять.
– А скажи, для чего деньги тебе? Например, зачем ты работала на прошлой неделе в студии на Покровке? Там, в подвале? Тебе этого не хотелось, это было не вдохновение. Ты зарабатывала деньги, чтобы отправиться на Байкал. То есть деньги помогли тебе осуществить желаемое, как я и сказал, – жестко заключил Егор.
– Ты что – следил за мной?! Откуда ты знаешь…
– Ты не брала трубку. Я волновался, – он оставался невозмутим. – Пришлось навести справки.
– Останови машину, – процедила она. – Сейчас же.
– Что? Да брось, ты решила продолжить пешком?
Она была готова убить его.
– Останови!
Арефьев откровенно потешался над ней и не думал слушаться.
– Сейчас мой черед ехать, – запротестовала Лара. – Если твое слово хоть что-то значит…
Егор бросил взгляд на часы:
– А и правда, твой черед.
Покладисто, как ни в чем не бывало, он тут же затормозил. Лара вылетела из машины, как камень из рогатки, и чуть не столкнулась с Егором, обегая капот. Он протянул ключи:
– Прошу!
Она выхватила их намеренно резко, но подвела сама себя. Брелок выскользнул из пальцев и шмякнулся в придорожную пыль. Поднимая ключи, Лара спиной чувствовала насмешливую ухмылку Егора.
Звук взревевшего двигателя как нельзя лучше отразил ее внутреннее состояние. Так что Арефьев поступал довольно умно, давая ей время на передышку и помалкивая. Теперь, когда она смотрела на дорогу, ей не нужно было смотреть на него – уже счастье, подумала Лара раздраженно.
Егор пролистал атлас, убедившись, что новая метка Лили еще не близко, и включил музыку. Только спустя три трека он признался:
– Я знаю, она влюбилась в меня раньше. Раньше, чем мы пошли в ресторан, в театр… Я тоже влюбился в нее раньше всего этого.
Он помолчал, ожидая реакции Лары, но та не сводила глаз с серой ленты асфальта, разматывающейся перед ними.
– Я помню тот день, – наконец негромко признался он. – Когда нас представили друг другу, она стянула медицинские перчатки, чтобы пожать мне руку. Я только неделю как стал управляющим директором, и мне было лестно слышать, как ей озвучивают мою должность. А потом ее начальник попросил ее показать мне тут все. Кажется, она была не в восторге от этого. Но все-таки скинула халат и осталась в обтягивающей темно-серой водолазке, простенькой, совсем без декора. И узкой черной юбке до колена. Вся такая тонкая, точеная, как египетская кошка, и до невозможности, по-учительски строгая. И когда мы отправились на экскурсию, она пошла впереди. И… Ох, эта ее юбка… Там оказался разрез, сзади. Обычный прямой разрез, только вот очень длинный, до… ну, ты понимаешь. И я вдруг перестал соображать. Ни слова не понимал. Она мне что-то говорила, сыпала терминами своими медицинскими, а я даже не мог думать! Наверное, она посчитала меня остолопом. Но я честно пытался сфокусироваться на том, что она вещает, а этот чертов разрез уводил мысли совершенно в другую сторону… Так что в итоге пришлось поравняться с ней, чтобы не видеть всего этого. А потом мы вернулись в лабораторию, к ее халату. Но она уже завладела мной целиком. Я что-то пошутил, раз, другой, а она все не улыбалась. Мне это показалось странным, я ведь еще не знал, что она редко улыбается незнакомым. А я безумно хотел это увидеть, хотел заставить ее улыбнуться именно мне, так что пришлось пригласить ее в кафе. Она осмелела, рассказывала – про тебя, конечно, про вас обеих. Мы проболтали весь обеденный перерыв. Там-то мне и удалось ее рассмешить. Наконец-то. И знаешь, этот смех… это было даже лучше, чем разрез на ее юбке.
