Бесполезно. Никакого отзыва не последовало.
Тогда настойчивый юноша пошел другим путем: он подгадал, когда после «Гамлета» актер выходил из служебного подъезда Таганки, подбежал, но едва успел затараторить отрепетированную челобитную, как его оттерли рослые спутники невысокого гения. Садясь за руль голубого «мерседеса-350», Высоцкий едва коснулся взглядом назойливого фаната, и студента поразила глухая эльсинорская тоска в глазах полуживого от усталости символа эпохи. А тем временем Марина Гранникова начала встречаться с аспирантом кафедры автоматики Борей Ивановым.
И отчаявшийся Мохнач решился. Дом кооператива «График» на Малой Грузинской, где жил Владимир Семенович, он вызнал давно. А толку? Можно, конечно, подкараулить у парадного, но результат будет тот же, что и у театра: отодвинут, не заметив. Что же такое придумать?! И после нескольких бессонных ночей Мохнача осенило: он решил – ни много ни мало – нарядиться Высоцким! Кстати, ростом и комплекцией паренек напоминал великого барда, и свитер из грубой шерсти у него имелся – тетка ко дню рождения связала. Но где взять настоящие американские джинсы, каковых у ковровского выходца не было и быть не могло? Спас сосед по общежитию, сын снабженца из Уренгоя: он дал ему не только свои восхитительно затертые «вранглеры», но еще и адидасовские кроссовки с тремя невыразимыми полосками. Бороду Мохнач соорудил, приклеив к щекам завитки овчины, состриженные с армейского тулупа, подаренного дядей-прапорщиком. А вот гитара имелась – настоящая, изготовленная Щелковским заводом струнных инструментов и купленная в магазине «Аккорд» за 14 рублей 60 копеек.
Стоял свежий май 1979 года. Театральный сезон близился к концу. Куда потом уедет или улетит Высоцкий – бог весть! Мохнач затаился в глубине двора в зарослях сирени и ждал до глубокой ночи. Медленно сгущались сумерки, вот уже и самые ленивые собачники выгуляли своих бдительных питомцев, подозрительно тявкавших на черный куст, светившийся в темноте гроздьями соцветий. Лишь во втором часу подъехала вереница машин во главе со знакомым голубым «мерседесом». Не теряя ни минуты, паренек выскочил из засады, взлетел на ступеньки подъезда, рванул струны и запел хриплым голосом своего бога:
Час зачатья я помню не точно,Значит, память моя однобока.Но зачат я был ночью – порочноИ явился на свет не до срока.
Поначалу компания просто высыпала из машин и с изумлением разглядывала молодого, неизмученного «Высоцкого», который словно вышагнул из кадра «Вертикали» и, загородив им дверь, клокотал, обрывая струны:
Я рождался не в муках, не в злобе —Девять месяцев, это не лет…Первый срок отбывал я в утробе,Ничего там хорошего нет…
Мохнач, надрываясь, тем не менее, опознал среди гостей Говорухина, Севу Абдулова и, конечно, Марину Влади, одетую во все неизъяснимо парижское. Она, первой сообразив, в чем дело, подошла к самозванцу и дернула за бороду: в ее пальцах остались клочья овчины, и актриса тут же предъявила ее друзьям, что привело всех в восторг. Веселый и хмельной кумир тоже, захохотав, спросил:
– Ты кто?
– Вова… – от неожиданности брякнул Мохнач.
– Откуда?
– Из Коврова… – сознался студент.
– Вова из Коврова, – мрачно срифмовал Говорухин.
– Ну, и чего тебе надо, Вова из Коврова? – спросил Высоцкий.
– Владимир Семенович, выступите у нас, пожалуйста!
– В Коврове?
– Нет, в МИЭПе…
– Где-е?
– Московский институт электронного приборостроения, – подсказал, кажется, Сева Абдулов, совсем не похожий на трусливого муровца из фильма «Место встречи изменить нельзя». – там хорошие ребята…
– У меня на сервисе один вечерник оттуда работает, – сообщил пижон в замшевой куртке и модных полутемных очках. – В любой иномарке за минуту разбирается! Хороший институт…
– Давно караулишь? – поинтересовался бард.
– Давно.
– Есть хочешь?
– Немного.
– Пошли!
– Я?
– Пошли-пошли, Вова из Коврова!
От этой своей выходки он ожидал чего угодно, но о том, что его позовут домой к Высоцкому, даже помыслить не мог. Квартира, правда, его немного разочаровала. Нет, конечно, убогую ковровскую «распашонку», где он жил с родителями, даже и сравнивать нечего. тут сразу видно: спецпланировка – холл, просторная кухня, большая гостиная… Но ведь всегда кажется, будто великие люди живут не на обычной жилплощади, а в таинственных чертогах, переступишь порог – и, как в «Мастере и Маргарите», откроются бескрайние залы, колонны, мраморные камины, красная мебель на когтистых львиных лапах, потемневшая живопись в золотых кудрявых рамах, а сам хозяин непременно восседает в высоком старинном кресле и кусает в творческом изнеможении гусиное перо…
Ничего этого не было. На стене висели картины и рисунки в скромных рамках, афиши спектаклей и большая карта мира, утыканная цветными кнопками, каких в наших канцелярских принадлежностях не купишь. Польша, Германия, Франция, Англия, Югославия, Венгрия, Болгария, Испания, Марокко, остров Мадейра, Канарские острова, Мексика, Канада, США… Марина повязала передничек, назначила своим помощником Мохнача и стала расторопно накрывать стол, в своей хлопотливости ничем не напоминая звезду мирового кино. Таская с кухни тарелки, Вова слышал урывками разговор мужчин и удивлялся. Он-то думал, такие люди говорят исключительно о творчестве, ну, в крайнем случае, об интригах, обвивающих большое искусство. Так, ходили слухи, что коварный Любимов давно хочет отобрать у Высоцкого роль Гамлета и отдать Золотухину. Но речь шла совсем о другом: об ОВИРе, который опять тянет с визой, хотя в ЦК Высоцкому твердо обещали, о каком-то председателе кооператива «График», снова вызванном на допрос в прокуратуру, о запчастях к «мерседесу», стоящих безумных денег, о фанере, которой обили стены на даче, а она взяла и перекосилась из-за того, что зимой лопнула неправильная система отопления. Сам бард, смеясь, рассказывал, как выступал на лесопилке, чтобы потом там же купить с переплатой вагонку и половую доску: достать их иначе невозможно. Говорил он громко, взвинченно, а в движениях была какая-то излишняя угловатая торопливость.
– Марин, а как во Франции с вагонкой? – хмуро спросил Говорухин.
– Слава, я уже мебель из Лондона возила, – с милым акцентом ответила Влади, расставляя закуску. – Теперь из Парижа «вагонку» возить?
В ту ночь Мохнач впервые в жизни попробовал виски, похожее цветом на нашу старку, но с совершенно иным вкусом. В широкие граненые стаканы бросали кубики льда, которые таяли, тихо потрескивая и превращая напиток из темно-янтарного в светло-желтый, как спитой чай. Впрочем, Высоцкий, Абдулов, врач Федотов и сибирский золотодобытчик по имени Вадим пили водку. На виски нажимали Говорухин и Радик – директор автосервиса в дымчатых очках. Парижанка Влади поглядывала на стремительно пьяневшего мужа с тем же тоскливым состраданием, с каким ковровские бабы обычно смотрят на родных алкоголиков.
– Ешь, ешь! – Она подкладывала салат студенту. – А то пьяным будешь!
– Мою девушку тоже Мариной зовут, – сообщил Мохнач, ставший от виски доверчивым и откровенным.
– Да? Ты ее очень любишь?
– Очень.
– А она?
– Она? Тоже любит. Только она про это пока еще не знает…
– Так бывает, – кивнула актриса и с сочувствием посмотрела на парнишку. – Ты из-за нее так нарядился?
– В общем, да…
– Володя! – крикнула она через стол. – Представляешь, мальчик тоже влюблен в Марину! Ты должен обязательно выступить у них в институте!
– В-выступлю…
Влади ушла в другую комнату и скоро вернулась со снимком (на нем Высоцкий в роли Хлопуши рвал цепи) и написала на обратной стороне:
Марина и Володя!
Будьте счастливы по-настоящему!
Расписалась сама и протянула авторучку мужу, он поморщился и с трудом поставил автограф, похожий на кардиограмму умирающего сердца. Потом снова пили, смеялись, травили анекдоты, Высоцкий начал рассказывать, что ему предлагают поставить на Одесской киностудии «Зеленый фургон», как вдруг запнулся и страшно побледнел… Все закричали:
– Федотов! Скорее! Федотов!
Врач открыл портфель, выхватил оттуда металлическую коробочку, в которой на марле лежал стерилизованный шприц с иголками, хрустнул ампулой, ловко набрал в шприц темную жидкость, пустил вверх короткую струйку и двинулся к посиневшему барду, перенесенному общими усилиями на диван.
– Иди, иди, парень! – Абдулов взял Мохнача под локоть и повел к выходу. – Антракт.
– А он не умрет? – спросил Вова, к стыду своему думая о том, что если Федотов не спасет Высоцкого, бард уже никогда не сможет выступить в МИЭПе.
