Оно и не удивительно. Кого мы знали из ксеносов, в сущности? Всякие дикари в счёт не идут. Ахонцев, похожих на летучих мышей, с людьми никак не спутаешь — да они и не слишком, по-моему, толковые. Ну, на Кунданге гуманоиды, но уж кундангианцы куда меньше похожи на нас со своими электрическими органами. А шедми для нас были люди как люди. Издали — вылитые. И казались очень понятными: смотришь — и видишь, что и для чего они делают. Вот вояки. Вот учёные. Как мы.
Но на нашей станции женщин почти не было, а те, кто был — вообще не в счёт, смотреть не на что. У них там, наоборот, было полно баб. Дети тоже были. Не знаю, зачем им сдались дети на нейтральной планете, которую они никак не могли с нами поделить — но они их зачем-то притащили. Мы все видели, как выглядят их бельки. Что в них было хорошего — так это бельки. Сплошное умильство. Но обращались они со своей мелюзгой довольно-таки ужасно.
Дети у них гуляли в любую погоду.
На Океане-2 климат — не подарок. В зоне, где мы жили, даже летом не выше пятнадцати градусов по Цельсию, а зимой — то лютый мороз, то мокрый снег, то штормы… Для орнитоптеров погода паршивая, иногда мы даже отменяли полёты, но «летающие блюдца» шедми и в пургу, и в шторм рассекали только так. И их дети были на пляже в любом случае. В шторм — сидели на скалах, смотрели на бушующее море. А если чуть стихало — они купались. Как-то «блюдце» разыскивало какого-то потеряшку в океане — и я вовсе не уверен, что они нашли. В общем, к безопасности детей относились довольно наплевательски. Это с одной стороны.
С другой — у них были эффектные тётки. А у нас было свободное время и тёток не было. Что не очень хорошо, как я теперь понимаю, но вот так уж оно всё совпало. Та ситуация, когда начинаешь нежно посматривать на пожилую операторшу кулинарных синтезаторов, а проще говоря — на повариху, и она кажется ещё вполне ничего себе. Да ещё и Смеляков со своими дружками постоянно сводили любой разговор на девиц — хоть земных, хоть шедийских.
И на то, что шедийские девицы — прямо не хуже наших, если не цепляться к мелочам.
Шедми, вообще говоря, не красавцы. Мужики у них страшны, чего уж: морда то ли обезьянья, то ли свинячья, с клыками, белёсая, как у несвежего покойника. Громилы: туша, как танк. Грива: волосы растут не только на голове, но и по всему хребту, до самой задницы. Ходят, как боксёры-тяжеловесы. Но их женщины — и впрямь будто другого вида. Цепляют.
Правда, без грудей — или их почти не видно. Зато с попой. Миниатюрные и нежные, своим мужикам хорошо если достают макушкой до ключиц, ножки такие, ладошки с перепоночками… глаза. Реально прекрасные очи, чёрные, бархатные, в длиннющих ресницах. И гривы роскошные — они очень умело красуются этими гривами.
Не худенькие, скорее, даже плотные — но гибкие, грациозные и какие-то особенно гладкие, округлые, очень ладные. Атласные такие, шелковистые — самые точные слова.
И мы их иногда видели. Их биологини на нейтралке или у самой нейтралки собирали птичьи яйца, они завезли своих птиц, почти натуральных чаек, с перьями, только здоровенных, и этот их выход дал нашим пищу для ума и разговоров на месяц. Гамузов сфотографировал их с дрона; парни потом рассматривали эти фотки, а кто-то даже дорисовал их фигурки до… ну, до нашего идеала, привычного глазу. Потом все развлекались, как могли: анимировали эти рисунки, закидывали их в нейросеть, чтобы она видео с ними доделывала… реально красиво получалось. Даже очень. Шло — к их этим очам, к ресницам, к гривам — седой или, там, серебряной, и почти чёрной, вернее — цвета соли с перцем, как мех у чернобурых лис.
И выглядели, как совсем молодые ещё девки. Чёрт знает, как узнать у шедми возраст, но мы все думали, что биологиням — лет по двадцать.
Наши парни потом пытались выйти с ними на неформальный контакт. Гамузов, Смеляков, Гицадзе и ещё кто-то поставили пару микрокамер на скалы рядом с птичьей колонией, где они работали. Через некоторое время уже знали, что серебряная фея сурова, всё время сверяется с планшетом, а чернобурка — хохотушка: видели, как она несколько раз рассмеялась, почти совсем по-нашему, хотя обычно лица у них совершенно неподвижные.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Выследили их — и нанесли визит. С букетами местных цветов — жёлтых таких цветочков на плоских веточках, про которые экзобиолог Френкель потом сказал, что это лишайник.
Дешифратор у Смелякова был комконовский, перевод самый литературный — и он выдал в высшей степени прочувствованную речь. Вроде того, что вмиг сражён буквально неземной прелестью дам-шедми — и плевать хотел на любые непонятки между нашими сверхдержавами. Мол, вы — гуманоиды, и мы — гуманоиды, а любовь всё преодолевает.
Биологини их выслушали до конца. Видел я запись: как на их лицах пропадало это их оживление от болтовни друг с другом и интересного дела — осмотра птичьих кладок. Как у них каменели лица. И какими глазами они смотрели на эти букеты.
Уже было ясно, в общем. Но Смеляков не унимался. Он ещё попытался сказать что-то о том, что есть в Галактике такая невероятная сила, общая для всех гуманоидов вообще…ну, всю эту чушь, с которой начинаются разговоры практически с любой особой женского пола.
Они выслушали и это. А потом серебряная фея голосом, от которого скалы покрылись инеем, сказала, что контакты не санкционированы и нежелательны — у биологов, мол, нет полномочий.
Гамузов подмигнул и предложил никому о контактах не говорить. И посмотрев на чернобурку, спросил что-то вроде: «Неужели вам совсем не интересно, а мы вам совсем не нравимся?», а Смеляков ввернул про налаживание особо близких контактов и ухмыльнулся.
И чернобурка потемнела лицом. Они темнеют, как наши краснеют — когда кровь приливает к щекам: этакий синеватый румянец. Гамузов говорил, что решил, будто она смутилась — но она пришла в ярость. Сказала одно слово, которое дешифратор точно не взял. Что-то вроде «перелиняй» — тоном оплеухи. И пошла к их модулю, а серебряная — за подружкой.
Не будь они гуманоидами, да ещё такими человекообразными… не будь они хорошенькими и чертовски экзотическими девчонками…
А так наши получили от ворот поворот как-то слишком обидно. Особенно зацепило Гамузова, который потом распространялся о том, как от подружек несло рыбьим жиром. И придумал им название — тюленихи. Смеляков его тыкал и подначивал — и весь патруль потом болтал, каково оно может быть с девицей, от которой разит, как от русалки. Прикидывал.
Тюленихи между тем стукнули своему начальству, а их начальство стукнуло нашему начальству. Сперва на нас наорал Строев, комэск пилотов. Потом Владимирский, начальник станции, вызвал на разговор всю компанию Смелякова и вставил им такую шпильку, что разговоров хватило ещё на месяц. В том смысле, что мы все белым лебединым клином полетим отсюда к едрене фене, и нас заменят кем-нибудь, имеющим достаточно мозгов, чтобы понять: нельзя делать гуманоидам, с которыми у Земли сложные отношения, гнусные намёки. Никаких оправданий он не принял. «Держите своё либидо при себе!» — и точка.
После Владимирского нас вызвал Шалыгин, но не успел поговорить. Едва он начал что-то втирать про особенности восприятия у ксеноморфов, как у него включился селектор: теперь начальнику станции приспичило что-то срочно донести уже до него. Шалыгин чертыхнулся, извинился и вышел — через несколько часов мы узнали, что его выдернули на Землю, дав три часа на сборы: что-то там случилось ужасно важное. Так что никакой лекции по ксенологии не вышло — и это, кажется, тоже сыграло свою роль.
Потому что разнос от Владимирского нашего Смелякова не угомонил, даже, похоже, наоборот. Смеляков утвердился в мысли, что контакт — дело хорошее и правильное. Он даже к батюшке ходил беседовать, и тот, видно, тоже сказал, что контакт — хорошее и правильное дело. Богоугодное. Может, наш батюшка был чуток миссионер по натуре… в общем, он не стал Смелякова отговаривать, даже благословил, кажется, только предостерёг против неприличного поведения.
И Смеляков завёл манеру, встречаясь с их патрульным в воздухе, крыльями качать, привет, мол. Они сначала вроде не заметили или не придали значения, а потом начали повторять на своих «летающих блюдцах» — как будто у нас завелось с ними своё приветствие. Потом в сильный шторм у них с крепёжки в заливе оторвало буй с измерительной аппаратурой — и Смеляков с Гицадзе им этот буй нашли, его прибило к нашему берегу.
