— Я сумею вовремя остановиться и не допущу излишних вольностей, — сказала она себе.
Возможно, ее прабабка говорила себе то же самое, прежде чем прыгнуть в постель к королю Георгу.
Аннабелла запыхалась от танцев. Ее компаньонка, мисс Лиззи Гэмбони, настаивала, чтобы она немного посидела и передохнула. Однако Аннабеллу было не остановить.
Лиззи тяжело вздохнула. Ее подопечная, которая была всего лишь на два года старше компаньонки, отличалась красотой и упрямством. Своеволие Аннабеллы уже начало порядком надоедать Лиззи. Аннабелла считала, что для человека нет в мире ничего невозможного, но Лиззи, старшая дочь в семье приходского священника, знала, что это не так. Она вынуждена была покоряться воле других людей и получала за это, на ее взгляд, слишком скудное вознаграждение.
— Разрешите пригласить вас на танец, миледи! — воскликнул подскочивший к Аннабелле фермер, умытый и аккуратно причесанный парень, с восхищением смотревший на сестру герцога.
Аннабелла упорхнула прежде, чем Лиззи успела сказать хоть слово. Поймав на себе взгляд герцога, компаньонка совсем расстроилась. Она боялась, что Сомертон обвинит ее в небрежении своими обязанностями. Если Лиззи потеряет свое место, ей будет некуда идти.
— Мисс Гэмбони!
Вздрогнув от неожиданности, Лиззи подняла глаза и увидела стоявшего перед ней Терри Бельмонта, симпатичного молодого человека, которого терпеть не мог герцог. Терри обладал дурной репутацией, но улыбка у него была обворожительной, этого Лиззи не могла отрицать.
— Да, мистер Бельмонт?
Лиззи старалась говорить с Терри как строгая компаньонка, а не как неуверенная в себе девушка. Впрочем, Терри не смотрел на Лиззи, его взгляд шарил по залу, отыскивая Аннабеллу.
— Скажите, бальная карточка леди Аннабеллы уже заполнена? Все танцы расписаны?
Лиззи улыбнулась:
— Не думаю, мистер Бельмонт, что сегодня вечером она пользуется бальной карточкой.
— Надеюсь, мне удастся пригласить ее сегодня еще на несколько танцев, — мечтательно промолвил Терри.
— Мне кажется, вам не следует этого делать, — сочувственным тоном сказала Лиззи. — За вами наблюдает герцог.
Лиззи было жаль молодого человека. Аннабелла уже многим разбила сердце. Сама же она в душе оставалась равнодушной к своим пылким кавалерам.
Терри улыбнулся, и у Лиззи вдруг екнуло сердце. Он был просто очарователен. Лиззи вынуждена была напомнить себе, что она строгая компаньонка, а не ветреная девица.
— А вы танцуете, мисс Гэмбони? — спросил вдруг Терри.
Лиззи изумленно взглянула на него.
— Т-танцую? — пролепетала она.
Не обратив внимания на вопросительную интонацию, Терри принял ее слова за знак согласия, схватил Лиззи за руку, увлек ее на паркет и закружился с ней в вихре танца. Лиззи не танцевала целую вечность и, махнув на все рукой, с наслаждением отдалась танцу.
Как и предполагал Синклер, ужин был отвратителен. Некоторое время Синклер заставлял себя поддерживать светский разговор, а затем отправился на поиски Аннабеллы. Она не хотела уезжать так рано, но Синклер настоял на своем. Надув губки, Аннабелла дала увести себя из зала и вместе с братом и компаньонкой проследовала к экипажу. Ее глаза подозрительно блестели, а щеки пылали.
На обратном пути брат и сестра хранили молчание. Синклер обдумывал план похищения.
Глава 7
Синклеру стало грустно, когда он, подняв зажженную лампу, огляделся вокруг. Его тайное убежище, его былое святилище находилось в плачевном состоянии. Он не был здесь уже много лет и, конечно, предполагал, что чердак пришел в запустение. Но все равно от вида паутины, свешивавшейся с потолка клочьями, и толстого слоя пыли на полу у него сжалось сердце.
Он поднялся сюда ночью потому, что не смог заснуть. Синклер долго лежал в постели, вспоминая, как целовал Юджинию Бельмонт, представляя себе ее раскрасневшееся лицо и непокорные кудри. Ее образ постоянно преследовал Синклера, не давая ему заснуть, поэтому он встал с постели, зажег лампу и поднялся по лестнице в маленькую комнату на чердаке.
С тех пор как он был здесь в последний раз, прошло десять лет… Тем не менее в его памяти были живы воспоминания о том дне, когда он запер дверь этой комнаты, навеки похоронив свои надежды и мечты. Он чувствовал себя несчастным и подавленным, когда спускался по ступеням с чердака. У него было ощущение, как будто он предал свои идеалы. Он отказался от лучшего, что было в нем, от жизни, о которой всегда мечтал.
Мать Синклера обвиняла во всем наставника сына из Итона. В семнадцать лет Синклер увлекся живописью, бредил картинами, хотел поступить в Королевскую академию искусств. Наставник утверждал, что у Синклера талант. Его небольшая выставка этюдов и картин вызвала настоящий ажиотаж среди любителей искусства. Ободренный этим успехом, Синклер стал посвящать живописи все свободное время. Он витал в мире художественных образов и фантазий.
До тех пор, пока мать не положила этому конец.
Она заявила, что джентльменам не пристало заниматься художественным творчеством, что все художники ведут богемный образ жизни, порочащий имя знатного аристократа. А этого мать Синклера не могла допустить. Ему не следовало забывать, что он Сомертон.
Спорить с ней было невозможно, хотя Синклер и пытался это делать. Лорд Ридли, дядя Синклера по материнской линии, поддерживал племянника. Впрочем, он сам вел полубогемный образ жизни. Сестра называла его непредсказуемым человеком, от которого можно было ждать чего угодно, поэтому слова лорда Ридли в расчет не принимались.
Когда мать упрекала сына за легкомыслие, в ее голосе звучала горечь и ожесточение, а глаза пугающе блестели. Она пыталась заставить его устыдиться своих надежд и устремлений, с пеной у рта доказывала ему свою правоту. Тем не менее, Синклер долгое время оставался непоколебим в решимости идти своим путем в жизни. И лишь когда мать разразилась слезами и, рыдая, обвинила сына в эгоизме, стала умолять его одуматься, сжалиться над ней, Синклер наконец сдался.
И тогда он запер дверь на чердак, отказался от своей мечты и превратился в герцога Сомертона — холодного, надменного, гордого аристократа.
Но Юджиния всколыхнула его душу, заставила его вспомнить мальчишеские грезы. Синклера охватило сильное желание снова взять в руки кисть или карандаш. Он не знал, к чему это все приведет, но был уверен, что ничего дурного не случится.
Поставив лампу, Синклер снял покрывало с мольберта, на котором стояла его последняя, неоконченная работа. От слоя пыли краски на ней казались блеклыми. Синклер не знал, хватит ли ему таланта написать портрет по памяти. Он горел желанием изобразить на холсте Юджинию, прекрасную, чувственную, пылающую от страсти девушку, которую он сжимал сегодня вечером в объятиях.
