А в семь часов утра я оказался перед комендантом крепости.
— Вы видели указатели? — спросил он.
— Какие указатели?
— Которые поставлены при дороге. На которых указано, что тут военная зона и любой, кто будет задержан на ее территории, будет предан военному суду. Более того, будет расстрелян по законам военного времени.
— Да, я уже слышал об этом.
— Значит, вы не видели указателей?
— Нет, я их видел, но не обратил внимания. Я не мог прочесть их правильно. Нет, — поправил я себя, — прочесть бы я мог, но вот перевести…
— Вы голландец, да?
— Нет, я бош.
Если бы я сказал, что я посланник ада и явился к коменданту предупредить его о всяких грядущих несчастьях, он бы не так удивился.
— Я думал, что вы голландец. Но вы, наверное, офицер германской армии, не так ли?
— Нет не так. Никогда не служил в армии.
— Почему?
— Я пацифист и всю войну просидел в тюрьме.
— За шпионаж?
— Нет, конечно. Только за то, что немцы считали, что я мешаю им вести победоносную войну. Они так сердились на это, что упекли в тюрьму меня и дюжину моих друзей.
— Значит, вы и ваши друзья могли помешать кайзеру вести войну?
— Так думали боши. Я сам не знал, что я такая сила. Но потом догадался, иначе зачем им было сажать меня под замок.
— В каком краю вы сидели?
— Э-э-э… В Зюйдфалии…
— В каком городе?
— В Дойченбурге, — это хорошее название само пришло мне в голову.
— Никогда о таком не слыхал.
— Да, о нем мало кто знает. Секретная крепость. Даже боши о ней мало слыхали.
Комендант обернулся к лейтенанту:
— Вы знали, что этот человек немец?
— Так точно. Он признался сразу.
— Без всяких уверток?
— Так точно!
— Были ли при нем фотоаппарат, карты, схемы, чертежи, планы или еще что-то в этом роде?
— По-видимому, нет. Мы его не обыскивали, но он все время находился у нас перед глазами и ничего не мог выбросить.
— Ладно. Посмотрим. Что тут у него есть? Пришли два капрала и тщательно обыскали меня. Несколько франков, носовой платок не очень чистый, расческа с поломанным зубом, кусочек мыла. Мыло я всегда носил при себе, чтобы фараоны видели, что я принадлежу к цивилизованному миру, что не всегда можно определить по немытой физиономии. Такие вещи нуждаются в доказательстве.
— Разрежьте мыло, — приказал комендант.
Но и разрезанное, оно осталось только мылом. Внутри не оказалось ни шоколада, ни секретных чертежей. Это удивило коменданта, и он приказал мне снять башмаки и носки. Я только покачал головой. Профессиональные фараоны ничего не могли у меня найти, а что найдут неопытные в этом деле капралы? Если бы они спросили, что именно ищут, я с удовольствием сказал бы им правду, избавил бы всех от напрасных хлопот. Должно быть ищут что-то ценное… Может план золотых копей… Или алмазных россыпей… Комендант, конечно, упоминал какие-то чертежи и схемы, но вряд ли это было правдой — речи о них больше не заходило.
— Все же не понимаю, — покачал он головой. — Как вы могли войти в военную крепость незамеченным?
— Дороги в это время пустые, — разъяснил ему лейтенант. — Выполняя ваш приказ, я начал учения в противоположном районе, а здесь остались только немногочисленные патрули. Они наблюдали за подступами к шоссе и, видимо, каким-то образом упустили этого боша. Урок нам на пользу, господин комендант. Теперь мы будем ограничивать число участвующих в учениях. Вполне возможно, что бош проскочил между двумя патрулями.
— Да, инцидент выглядит случайным. Но дисциплину следует устрожить.
И обратился ко мне:
— Как вы считаете?
Я удивился. Все же они говорили о вещах, которые составляют военную тайну Франции. Но потом до меня дошло. Чего им собственно таиться? В сущности, они разговаривают с мертвецом.
— Откуда вы идете?
— Из Лиможа.
— Где перешли немецко-французскую границу?
— В Страсбурге.
— В Страсбурге? Но этот город не стоит на границе.
— Я хотел сказать, что перешел границу там, где стоят американские войска.
— А, вы имеете в виду Мозельскую область? Перешли границу в районе Саара?
— Видимо, так. Вечно я путаю Страсбург с Саарбургом, — тут же придумал я новый город.
— А что вы делали во Франции все это время? Бродяжничали?
— Нет, работал у крестьян. Даже заработал немного денег. Купил себе билет на поезд и вот оказался здесь.
— Куда вы идете?
— В Испанию.
— Что вам делать в Испании?
— Видите ли, господин комендант, скоро зима, а я к ней не готов. Вот я и подумал, что надо идти в Испанию. Там тепло, не то что в Германии. Можно весь день греться на солнце и уплетать виноград и апельсины. Они там растут на всех обочинах, нужно только протянуть руку. А люди только радуются этому. Ведь они там считают растения на обочинах сорными.
— Значит, вы идете в Испанию?
— Шел, — поправил я его.
— Как, вам уже расхотелось побывать в этой солнечной стране?
— О, нет. Я хочу в Испанию. Но… ведь вы меня расстреляете…
— Ну хорошо. Предположим. Если я не стану вас расстреливать, а просто отправлю обратно в Германию? Подходит вам такой вариант? Обещаете, что вернетесь на родину, если я вас отпущу?
— Ни за что.
— Это почему? — он странно посмотрел на лейтенанта.
— Лучше расстреляйте меня. В Германию не хочу. Не желаю расплачиваться за ее долги. Я пацифист и всю войну провел в тюрьме, почему теперь я должен работать на военные долги Германии. Хочу в Испанию и больше никуда. Испания или смерть. И делайте, что хотите.
Комендант рассмеялся. Вместе с ним и лейтенант.
— Ладно, эти слова вас спасли. Не буду говорить почему, чтобы в будущем вы ничем таким больше не воспользовались. Пожалуй, мы можем отпустить вас, не нарушая своего воинского долга. Что скажете, лейтенант?
— Считаю ваш вывод, господин комендант, единственно верным и не вижу ничего, что уронило бы на нас тень.
— Вот и отлично, — комендант опять обратился ко мне. — Вас прямо сейчас поведут на границу и отдадут испанской военной страже. Думаю, нет нужды повторять, что любое ваше новое появление в нашей военной зоне будет воспринято как шпионаж и вы будете расстреляны незамедлительно. Вы меня поняли?
— Так точно, господин комендант.
— Вот и хорошо. Отправляйтесь.
Но я только поднялся. Я никак не мог сделать первого шага.
— Что еще? — удивился комендант.
— Могу ли я задать вопрос господину лейтенанту?
Комендант прямо оцепенел, но оцепенел и лейтенант. Они ожидали всего самого худшего. Вместо ответа комендант просто кивнул.
