При виде такого морского чудовища я чуть не выпустил удочку из рук.
Настоящее морское чудовище. И все потому, что судовладелец скупится на расходы, а палубные матросы относятся к делу спустя рукава. Когда они висят на внешних бортах, случается так, что судно качнет. Тогда ведро с краской выплескивается, и на борту остается пятно. О «Йорике» нельзя было говорить как о нормальном обычном корабле. Любое сравнение с нею оскорбило бы самую запущенную посудину. Перекрашивать «Йорику» просто не было смысла. Мачты на ней стояли, как жерди, на которых матросы развешивают после стирки белье. Пуля, пущенная вдоль труб, никогда не вышла бы наружу, так криво они стояли. Старший офицер явно считал, что жизнь моряка не стоит нормальной краски, а шкипер устраивал ему разносы за любой намек на какие-нибудь траты. «Куплена такая-то краска…» Как же! Только канонаду ругательств слышал тот, кто захотел бы обратиться к начальству с просьбой. Я даже не знал, с чем можно сравнить выдвинутый далеко вперед горбатый капитанский мостик. Может, с горбами верблюда? Стюард вряд ли так легко находил туда путь. Сумасшедшего человека обычно можно узнать по внешнему виду, ну так вот «Йорика» только притворялась нормальным кораблем, душевно она была больна. Я это сразу почувствовал. Она не хотела выходить в море. Она боялась морской воды. Она тащилась вдоль берега, стараясь держаться к нему как можно ближе, потому что боялась глубины. Дым шел из труб, но он и еще откуда-то шел. Она вся дымилась. Я засмеялся и, услышав мой смех, «Йорика» содрогнулась. Она точно не хотела в море. Она страдала от одной мысли о неукротимой стихии. Визг и посвисты дизельных моторов, бессмысленная беготня на покатой палубе. «Йорика» очень хотела бы задержаться у берега, но бесчувственные грубые люди подталкивали ее, обрушивая потоки ругани. Как бы ни была скромна девушка, всегда найдется кто-то, кто заставит ее плясать под самую непристойную музыку. И «Йорика» это знала. Как ей было не знать таких простых вещей, если она плавала уже при Клеопатре?
20
Некоторое время я сидел, вдыхая запах соленой воды.
Есть люди, которые всерьез считают, что знают море и разбираются в морских кораблях только потому, что разок-другой путешествовали в дешевой каюте или в роскошном люксе. Но нет, они ничего не знают ни о корабле, ни тем более о его экипаже. При этом следует четко уяснить себе, что стюарды — не экипаж, и офицеры — не экипаж. Стюарды — это всего лишь слуги, а офицеры — чиновники с правом на пенсию. Капитан командует кораблем, но он тоже не знает корабля, так же как человек, пересекающий пустыню на верблюде, ничего не знает об этом необыкновенном животном. Погонщик знает. Но кто разговаривает с погонщиками?
Так же и с кораблем. Шкипер — это всего лишь начальник, отдающий приказы, идущие вразрез с желаниями корабля. Корабль его ненавидит, как все ненавидят своих начальников и командиров. Начальники и командиры всегда хотят совсем не того, чего хочет сам корабль. И если говорят, что какой-то командир любит свой корабль, это означает только то, что он научился им управлять. А вот экипаж любит свой корабль. Экипаж — единственный настоящий друг корабля. Он его чистит, ласкает, целует. Часть экипажа вообще не имеет никакого другого дома, кроме корабля. У капитана есть дом на суше, у него есть семья, дети. У многих моряков тоже есть семьи, но их работа на корабле так тяжела, что в пути они не вспоминают про свои семьи. У них просто нет времени помнить про них. А если захотят вспомнить, все равно сразу засыпают от усталости. Корабль хорошо знает, что без экипажа он ни на что не годен. Он может плыть без капитана, но без экипажа никогда. Капитан не знает, как правильно держать тепло в топках, без экипажа корабль и метра не проплывет. Поэтому корабль всегда на стороне экипажа, а не командира. Только простым морякам, а не капитану он выкладывает свои самые поразительные истории. И только к ним прислушивается, когда в кубрике перед сном они перешептываются усталыми голосами. Он может даже заплакать над особенно печальной историей, рассказанной кем-то из моряков. И он по-настоящему чувствует беду, если в будущем плаваньи ему предстоит крушение. Любой корабль всегда на стороне экипажа. Ведь капитан работает на компанию, а не на корабль. Моряки чаще всего даже не подозревают, кому именно принадлежит их корабль, они не думают об этом. Их тревожат простые вещи, связанные с самим кораблем. Если экипаж недоволен и бунтует, корабль всегда с ним. Штрейкбрехеров корабль ненавидит, он может даже пойти на дно, если их соберется слишком много. Yes, Sir! Но «Йорика» выглядела ужасно. Ее экипажу давали, наверное, такую плохую еду, что люди на палубе двигались еле-еле. Им только поддерживали жизнь, так мне показалось. Невозможно набрать полный экипаж для такого тяжелого неуклюжего корыта. И все же я видел матросов на палубе. В этом была какая-то тайна. Как можно уйти на таком чудовищном грязном судне из солнечного порта, в котором кипит жизнь? Наверное, это корабль мертвых, подумал я. Наверное, они все там уже умерли. Пусть акула поддаст мне хвостом под зад, если я не докопаюсь до этой тайны. Я же видел, с какой неохотой «Йорика» ползла мимо скал. Ее капитан был ослом. Yes, Sir! Если бы он отпустил поводья, если бы не тащил это корыто в море насильно, может «Йорика» бы и ожила. Самый последний юнга справился бы с «Йорикой» лучше, чем он. Такой деликатной даме, как «Йорика» нельзя грубо указывать направление. Она слишком страшна для этого. В сверкании и зное ползла она медленно покряхтывая, постанывая, и я не мог не укорять лоцмана в такой ее неуверенной поступи. Он ничего не знал о своем корабле. А «Йорика» о чем-то догадывалась. О чем-то таком, о чем пока не знал никто. И чем ближе она подходила к молу, на краю которого я сидел, тем ужаснее выглядела. Если бы за моей спиной вдруг возник палач с петлей в руке и если бы спастись от него можно было только на черной ужасной «Йорике», я предпочел бы петлю, так ужасно выглядел корабль.
21
На носу «Йорики» стояли матросы, свободные от вахты, и смотрели, прислонясь к фальшборту, на землю, будто пытались запомнить ее навсегда. Я немало повидал в африканских и южноамериканских портах оборванных, грязных, обовшивевших, обносившихся моряков, но эти выглядели так, будто только что потерпели крушение. По сравнению с ними я выглядел элегантно, хотя на берегу меня давно принимали за бродягу. По сравнению с ними я казался шейхом, а то и повелителем хористок из Зигфильд-варьете в Нью-Йорке. Господь простит мне мои грехи, но «Йорика» походила на корыто, за которым охотятся все военные суда мира. Пиратский корабль, экипаж которого не стесняется грабить китайские джонки с овощами. Святой Посейдон! Как гадко и страшно все они выглядели. У одного голова обмотана грязным тюрбаном, сооруженным из женской нижней юбки, у другого на голове черный цилиндр. Сборище уродов. Бывает ли что-то подобное? Может, еще час назад этот человек служил трубочистом, не знаю. Или на самом корабле чистил трубы. Может, на «Йорике» трубы чистили, только натянув на голову такой цилиндр, не знаю. На разных кораблях свои порядки. «Йорика» не была кораблем, на котором порядки могли меняться часто, скорее, они поддерживались на ней тысячелетиями. Да и глупо натягивать на голову морской берет, если на теле фрачная жилетка. Возможно, этот человек просто бежал с собственной свадьбы, вполне допускаю. Нет, лучше виселица, чем такой корабль! Солнечную Испанию нельзя покидать на таком корыте. Ах, моя девчонка в Новом Орлеане, вспомнил я вдруг. Ах, чудесный Джексон-сквер! Ах, как далеко все это! Нет, долой «Йорику», к черту грязное корыто! Наденем-ка на крючок еще кусочек колбасы. Пусть «Йорика» уходит, не хочу о ней помнить. Я даже не смотрел на нее, пока она медленно тащилось вдоль берега. Но когда морские разбойники оказались совсем близко, я услышал:
