Каудри следовали принципам христианского долга и стремились не просто помогать людям, которым не повезло в жизни, а служить образцом морали в своем доме и сообществе. Сэмюэль Каудри работал главным секретарем Службы столичной полиции и, несомненно, был хорошо осведомлен обо всех социальных недугах Лондона. Вероятно, под впечатлением от увиденного он и его жена стали убежденными трезвенниками.
Утром 12 мая Полли Николс прибыла в добротный, благоустроенный дом Каудри. При себе у нее был только узелок с одеждой. Кроме хозяев – шестидесятилетних супругов – и их незамужней племянницы двадцати с небольшим лет, в доме никто не проживал, и Полли едва ли сильно нагружали работой, хотя она и была единственной служанкой. В ее обязанности входили уборка комнат и приготовление еды. Полли выделили отдельную комнату на чердаке и кровать, что наверняка казалось ей роскошью после нескольких месяцев бродяжничества и лишений в работном доме. У Полли не было одежды, которая соответствовала бы ее новому статусу горничной, и миссис Каудри обязана была обеспечить ее по крайней мере одним, а то и двумя комплектами одежды. Полли также полагались приличная шляпка и пара туфель, ночная рубашка, несколько чепцов и передников, шаль, пара перчаток, нижнее белье и всевозможные предметы первой необходимости: расчески и щетки для волос, шпильки и другие мелочи. Ни одна хозяйка из семьи среднего класса не могла допустить, чтобы ее служанка появлялась перед гостями в растрепанном виде.
В первую неделю пребывания в Инглсайде – так Каудри называли свой дом – Сара Каудри предложила Полли написать родным и сообщить им о своем местонахождении. Хозяйка принесла бумагу и перо, и Полли, вероятно впервые за два года, набралась мужества и написала отцу.
Пишу, чтобы сообщить, что устроилась на новом месте и чувствую себя хорошо, о чем ты наверняка будешь рад узнать. Вчера хозяева уехали и пока не вернулись; меня оставили за главную. Дом великолепен, окружен деревьями и садами со всех сторон. Везде новая мебель. Хозяева трезвенники и очень религиозны, так что приходится соответствовать. Ко мне относятся по-доброму и не нагружают обязанностями. Надеюсь, у тебя все хорошо и у мальчика есть работа [речь о старшем сыне Полли, который в то время проживал с дедом]. На этом прощаюсь.
Искренне ваша,
Полли
Прошу ответить и дать мне знать, все ли у тебя хорошо[78].
Нам неизвестно, что происходило в доме Каудри в последующие два месяца. В погожие летние дни жизнь, должно быть, казалась Полли раем по сравнению с тем, что она повидала на улицах и в общежитиях работных домов. Она могла гулять в тихом садике у хозяйского дома, носила чистую одежду и избавилась от паразитов в волосах. Ела три раза в день, на ужин получала мясо, фрукты, пудинги и прочие продукты, которых, вероятно, не видела с тех пор, как ушла из дома. У нее была отдельная кровать и хозяева, искренне желавшие помочь. Она не опасалась пьяных драк среди ночи и домогательств надсмотрщиков в работном доме. Но, кроме этого, ее наверняка регулярно водили в церковь, заставляли молиться и читать Библию, стыдиться себя и своей прежней жизни. В доме Каудри Полли могла поговорить лишь с хозяевами и их племянницей мисс Мэнчер, которая вряд ли секретничала и смеялась с Полли на досуге. Других служанок в доме не было, а следовательно, не было и собеседниц. Дни и ночи казались ей мучительно, невыносимо долгими и пустыми. У нее появилось слишком много свободного времени на раздумья о прошлой жизни. Не следует также забывать: к тому моменту Полли, возможно, пристрастилась к алкоголю настолько, что не представляла своей жизни без бутылки.
Двенадцатого июля в работный дом на Ренфрю-роуд пришла почтовая карточка от Сары Каудри, в которой сообщалось, что Полли Николс сбежала от хозяев, прихватив одежду и вещи общей стоимостью три фунта десять шиллингов. Вероятно, Полли взяла с собой одежду, которую ей купила миссис Каудри, – платья, шляпку, туфли, фартуки и остальное – и скрылась в неизвестном направлении.
Вряд ли у нее был план, когда она, крадучись, выходила из Инглсайда с черного хода. Бродячая жизнь приучила Полли думать лишь о насущной необходимости. Ясно одно: возвращаться в работный дом она не намеревалась. Поскольку она взяла с собой много хороших вещей, сначала она, скорее всего, пошла в ломбард или к старьевщику и обратила подарки миссис Каудри в живые деньги. Едва ли ей удалось продать вещи по реальной цене, но она должна была выручить за них достаточно, чтобы хватило на еду и ночлег в течение пары недель. Затем она, видимо, отправилась в паб.
Так как Полли обзавелась деньгами, неудивительно, что примерно с середины июля до 1 августа ее перемещения невозможно проследить. А вот 1 августа она провела ночь в общежитии однодневного пребывания Грейз-Инн, расположенном как раз на пути в Уайтчепел[79]. Полли знала, что в этом районе полно дешевых ночлежек, и надеялась, что здесь ей удастся надолго растянуть оставшиеся деньги. Из множества мест она выбрала ночлежку «Уилмоттс» в доме № 18 по Трол-стрит. В отличие от других подобных заведений, в «Уилмоттс» пускали только женщин – для бездомной, бродяжничавшей в одиночку, более безопасного места было не найти. В «Уилмоттс» одновременно проживали до семидесяти женщин, и Полли делила «на удивление чистую» комнату с тремя соседками. Среди них была Эллен Холланд, пожилая женщина, с которой Полли периодически снимала одну двуспальную кровать на двоих.
За три недели, что Полли прожила в «Уилмоттс», они с Холланд сблизились. Похоже, Холланд была единственной, с кем у Полли сложились почти дружеские отношения. По рассказам Эллен, ее соседка была «меланхоличной» и «себе на уме»; казалось, будто «ее что-то тяготило»[80]. Общих знакомых у них не было, но Холланд знала, что у Полли нет мужчины, «лишь женщина, с которой она несколько дней подряд ела и пила» – у бродяжек часто завязывались такие временные знакомства с собутыльниками[81]. Холланд не отрицала, что Полли выпивала, и утверждала, что пару раз видела ее «пьяной в стельку».
О последних передвижениях Полли Николс мы знаем именно из показаний Эллен Холланд, которые та дала на дознании коронера. К сожалению, официальные записи этого слушания не сохранились, документы с дознания были утеряны, и мы можем восстановить картину событий лишь по газетным репортажам того времени. Само собой, репортажи, поспешно нацарапанные журналистами в зале суда, полны ошибок и несоответствий. В угоду аудитории их приукрашивали и меняли в зависимости от специфики печатного издания: порой сгущали краски, стремясь сделать материал более сенсационным, а иногда сокращали до предела, чтобы текст уместился на полосу. Столичные издания затем рассылали свои материалы
