Но когда я вернулся с победой с полей сражений, первой, к кому я зашел, была она, Ли Хунмэй. Я хотел передать ей последние слова Ду Хунцзюня. На самом деле в свои последние минуты он о ней не заговаривал, хоть она и писала ему чаще других. Я хорошо понимал, почему он до самого конца не упоминал о ней. С малых лет Ду Хун-цзюнь был идеалистом, с детства хотел стать военным, а когда стал им, мечтал стать генералом. Ну как может человек, мечтающий стать генералом, раньше времени вступать в битву с женщиной? Поэтому Ду Хунцзюнь никогда и не говорил с Ли Хунмэй о любви. А вот она – хоть это и казалось ей несбыточной мечтой – признавалась в любви к нему. В то время признаваться в любви было в диковинку, не говорили и о постельных делах. Не то что сегодня – целый день с утра до вечера только и болтают об этом, а на самом деле это просто забава. А в ту пору только и можно было бесконечным потоком писем дать понять, что ты влюблен.
Ду Хунцзюнь прославился, еще только став командиром взвода. Званий в армии тогда еще не было, а если бы они и существовали, он был бы самое большее лейтенантом. От лейтенанта до генерала далеко, но несмотря на это в душе я считал его героем, хотя вскоре тоже получил это звание.
Вернулся домой и встретился с Ли Хунмэй я уже командиром роты. Козырнул, как положено, и поведал сочиненные мной последние слова Ду Хунцзюня. Не знаю, зачем нужно было это придумывать. Может, казалось, что это растрогает Ли Хунмэй и она сможет всю жизнь прожить с этим чувством. И еще для того, чтобы красивая женщина всегда помнила героя, потому что о героях мало кто помнит, и это очень прискорбно. Но теперь, двадцать дет спустя, я понимаю, что был не прав. Печально, конечно, что Ли Хунмэй замуж так и не вышла и на каждой встрече одноклассников появлялась словно вдова Ду Хунцзюня. Поначалу это вызывало зависть многих его поклонниц, но потом они повыходили замуж, и Ли Хунмэй больше никто не завидовал. «Как хорошо замужем!» – говорили некоторые, встречаясь первое время после замужества. И уже не завидовали Ли Хунмэй, а начинали сочувствовать ей. Ли Хунмэй оставалась тверда и упорно держалась своей позиции. Одноклассницы долго судили-рядили по этому поводу, доходило до того, что некоторые высказывали сомнения: а есть ли в ней вообще хоть капелька любви? Были и такие, которым после двадцати с лишним лет замужества жизнь настолько обрыдла, что они начинали опровергать такие суждения, мол, у Ли Хунмэй свои достоинства, ей вон как хорошо! Мужчины никогда ее не обманывают, она никогда не попадается на их уловки. Мы теперь, считай, всё поняли насчет этих дрянных мужиков, один другого хуже. Исстрадались все, а эта Ли Хунмэй – кто заставит ее страдать, ее сердце всегда принадлежит одному мужчине, как это красиво, как славно! «А ну попробуй как она», – предложила еще одна одноклассница. Тут все и замолчали.
Всякий раз от этого ее упорства, я весь аж вскипал, пару раз даже подмывало сказать, что эти его последние слова я придумал. Но когда передо мной представала эта сорокапятилетняя женщина, которая по-прежнему хранила верность, слова застревали в горле. Вот выложу все как есть, а это станет для нее еще более страшным ударом, тем более, что она, может, и не поверить. Придуманные последние слова могут повлиять на всю ее жизнь и привести к такому, что и не вообразить. Это постоянное страдание переросло у меня в сердечную муку. Поэтому Ду Цзюаньхун и знать не знала, что у ее брата есть одноклассница по имени Ли Хунмэй, которая его любит. К счастью, в детстве они жили не на одной улице, ведь, будь они знакомы, скрывать это до сегодняшнего дня было бы невозможно.
Не может быть, чтобы все было просто так, может, это судьба! Позавчера мы с Ду Цзюаньхун пили вино в баре, и тут неизвестно откуда появляется Ли Хунмэй. Не успела сесть, как тут же заговорила со мной о Ду Хунцзюне. Не будь рядом Ду Цзюаньхун, я возможно, и поговорил бы с ней, повспоминал его. Но она была рядом. Я изо всех сил пытался перевести разговор на другую тему, но было поздно, Ду Цзюаньхун уже заметила эту ухоженную, красивую и изысканно одетую женщину средних лет, которая упомянула о ее брате, и мгновенно заинтересовалась. Пришлось познакомить их и представить Ду Цзюаньхун как младшую сестру Ду Хунцзюня. Я думал, что после знакомства они поговорят пару часов о Ду Хунцзюне, и всё. Не тут-то было! Ли Хунмэй, словно встретив родственника, расплакалась и развела с Ду Цзюаньхун бесконечные сердечные разговоры – ну просто настоящая тетушка, жена ее старшего брата. Хорошо бы только это. Кто мог предположить, что, уже собравшись уходить, Ли Хунмэй принесет мне последней фразой столько хлопот?
– Цзыбэй, – сказала она, – а ведь когда Хунцзюнь умирал, он разве не наказывал тебе присматривать за сестренкой?
– Да, – подтвердил я, – да, она всегда со мной.
– Почему же тогда она одна?
– Что ты говоришь, как она может быть одна? – удивился я. – Где я, там и она.
Но Ли Хунмэй продолжала:
– Хунцзюнь разве так договаривался? – И, не ожидая ответа, потянула за собой Ду Цзюаньхун: – Пойдем, сестренка.
Я видел, что она страшно возмущена, и мне оставалось лишь провожать их изумленным взглядом.
Я посидел еще немного, хмуро подозвал официантку и расплатился. Вышел к машине, но машины не было. Пришлось возвращаться домой на такси. «Наверняка Ли Хунмэй захотела, чтобы Ду Цзюаньхун отвезла ее, – думал я. – Вот ведь разгневанный ангел, что она, интересно, задумала?»
Дома я тупо уселся на диван. Подошла жена, потрогала лоб:
– Простуды нет.
– Нет, нет, – подтвердил я.
– У тебя все в порядке? – спросила она.
– Да, – ответил я.
Увидев, что со мной что-то не так, она больше часа спрашивала о том о сем, и от ее расспросов я даже занервничал. Не хватало еще, чтобы это вышло наружу, утешения тут не помогут. Терпения ей и впрямь не занимать, да и я был не в силах сопротивляться этим ее супружеским и материнским заботам. Я переживал и переживал ужасно.
На самом деле ни о чем подобном Ду Хунцзюнь не договаривался. Перед кончиной он действительно надеялся, что я женюсь на его младшей сестре, но прямо об этом не говорил. Сестренка у него была единственная, он ее очень любил и боялся, что после его ухода неизвестно сколько тягот выпадет на ее долю в этом мире, где столько трудностей и опасностей. Еще больше его страшило, что она может встретить лихого человека. В конце концов, я был его товарищ – мы росли вместе, да еще однополчанин, мы участвовали в боях и понюхали пороха. Ему хотелось передать мне сестру на попечение, чтобы он хоть немного был спокоен. Жить ему тогда оставалось недолго, говорить о Ли Хунмэй было недосуг, и мне пришлось на основе сказанного им придумать историю, которую я ей и поведал. Ли Хунмэй была вся в слезах, и мы оба твердо решили выполнить волю павшего героя. Растрогавшись, я упомянул, что Ду Хунцзюнь хотел бы передать мне сестру на попечение. «Хорошо-хорошо», – взволнованно произнесла тогда Ли Хунмэй. Будто нужно было ее согласие, чтобы жениться на его сестре. На Ду Цзюаньхун я так и не женился потому, что в детстве она, сверкая маленькой попой, справляла большую нужду во дворе, и нередко у меня на глазах. Мы были слишком хорошо знакомы, и я никогда не смотрел на нее как на женщину, она была для меня младшей сестренкой. После смерти старшего брата им стал для нее я. Разве может брат взять в жены младшую сестру? Этим я всегда себя и успокаивал. На свою свадьбу Ли Хунмэй я не приглашал. На встрече одноклассников она как-то поинтересовалась, как дела у сестренки Ду Хунцзюня. Я сказал, что их семья переехала к родственникам на северо-восток. Она поверила и считала, что семья Ду Хунцзюня в Цзилине[35].
Жена легла в постель и принялась читать, это у нее была многолетняя привычка. Я ложился рядом, и она пристраивалась ко мне. Этим делом мы с ней занимались очень редко. Она всегда боялась чем-нибудь заразиться. Перед сном обязательно принимала ванну, непременно мыла руки перед едой и следила, чтобы в доме не было ни пылинки. Очень долго это ее чистоплюйство страшно злило. Возвращаешься домой голодный, в голове только одно: скорее перекусить. Поднесешь чашку ко рту, еще не притронулся к еде, и слышишь ее визгливый голос: «Руки мыть!» Или придешь усталый до чертиков, только соберешься опуститься на диван, как она командует: «Переоденься!» Закончишь постельные дела с ней, соберешься спать – нет: «Иди помойся!» – «Так ведь только что мылся!» – «Еще помойся!» – «Так ведь с презервативом, – говорю я. – Вот если бы слетел – другое дело». – «Никаких других дел – марш снова мыться!» Такая злость разбирала, что хотелось оплеуху закатить. Я вообще считаю, что для мужа с женой пользоваться презервативом – последнее дело. А она заявляет, мол, эта твоя штуковина больно грязная. «Что-то раньше ты не говорила, что грязная», – говорю. А она: «Так ведь еле сдерживалась, чтобы не стошнило, ребенка очень хотела». Что верно, то верно, с тех пор как родился ребенок, всякий раз требует, чтобы с презервативом. Тогда я думал, что она боится снова забеременеть, но потом понял: штуковина эта для нее больно грязная. Запах, говорит, тошнотворный, как от дохлой рыбы или тухлых креветок. Я сначала решил: всё, никаких дел, и дулся на нее довольно долго. А потом привык, и не очень-то она была нужна, потому что я на стороне развлекался. Да и боялся: занесу ей что-нибудь, так это даст ей право утверждать, что из всех моих женщин она самая чистая! Я знал, что у всех остальных моих женщин я наверняка не единственный, но у нее я был один. В том-то и дело, может, она и преувеличивает, но и поделом.
