стал этого делать. Так или иначе, главный вопрос остается: «Кто есть цель и кто есть средство?» или, может быть, «Кто есть цель и каковы средства?». Как представляется, в области промышленной психологии целью является производительность труда, а развитие человека, того, что есть в нем хорошего, – это средство для достижения такой цели. Действительно, многие промышленные психологи предполагают существование заранее заданной гармонии между интересами человека и индустрии, гармонии, предполагающей, что то, что лучше всего для человека, лучше всего и для промышленности. Полагаю, что
́ до некоторой степени это верно, но следует спросить себя: что
́, если это не так? Как нам относиться к библейскому высказыванию «Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» И далее: «Или какой выкуп даст человек за душу свою?» Ответ, конечно, таков: душа не имеет меновой стоимости.
Несмотря на всю ценную работу, проделанную промышленной психологией, я полагаю, что в данном вопросе она ошибается. Допустив эту заранее заданную гармонию между интересами производства и благом человека, она маскирует фундаментальный вопрос: какова на самом деле наша главная забота? Заинтересованы ли мы в первую очередь в росте человека или в производительности труда, машинах, организации?
Мы вынуждены прямо посмотреть на тревожное противоречие. Наша культура основана на иудео-христианской традиции, и мы воспитаны в вере в десять заповедей и в золотое правило; тем не менее на практике почти каждый, кто действует в соответствии с десятью заповедями и золотым правилом, оказывается неудачником. Конечно, с определенными исключениями и особенно в некоторых областях трудно сочетать максимальный успех с соблюдением нашего традиционного нравственного закона. Мы верим в один набор ценностей, но действуем в противоположном направлении. Я не проповедник, но нетрудно увидеть, что такой раскол в нас самих имеет довольно вредные последствия. Человек, живущий на этом «расколотом уровне» – с одним набором ценностей, который он уважает, и с другим, в соответствии с которым он действует, страдает от чувства вины, высасывающего из него энергию, делающего его агрессивным, очень часто заставляющего проецировать собственное чувство вины на других и т. д.; чрезвычайно важно, таким образом, осознать тот конфликт, в котором мы живем. Следуем ли мы словам Матфея или принципу, согласно которому цель всех наших усилий – рост и эффективность нашей экономической машины?
Следует сделать еще одно предостережение по поводу работы, проделанной в промышленной психологии. Как и бо́льшая часть академической психологии, промышленная психология ориентирована бихевиористски, в отличие от динамически ориентированной глубинной психологии, являющейся сферой моей собственной работы. Позже я постараюсь объяснить, почему это различие чрезвычайно важно в отношении приложения психологических методов в менеджменте и планировании.
Второй, и более фундаментальный, момент сближения между психологией и наукой управления, впрочем, заключается в конвергенции аналитической социальной психологии и идей философии управления, в частности содержащихся в работах Озбекхана и Черчмена. Они очень ясно сформулировали вопрос: «Ради чего мы планируем? Какова цена нашего планирования?» Они напоминают нам, что мы должны осознавать нормы и ценности, лежащие в основе всего нашего планирования, прежде чем говорить о стратегическом или даже тактическом планировании.
Тесно связан с этими вопросами и другой, еще более фундаментальный. Что мы имеем в виду под планированием? Имеем ли мы в виду упорядоченное выполнение заранее намеченного плана или, как выразил это Озбекхан, «желаемое будущее»? Давайте рассмотрим для примера использование компьютера для сравнения предположительно подходящих брачных партнеров. Должна ли предполагаемая новобрачная, участвующая в таком сравнении, сказать: «Мы планируем пожениться в следующем месяце» или «Наше бракосочетание запланировано на следующий месяц»? Я думаю, что такой вопрос важен не только для этой счастливой или несчастной пары; он касается всей концепции планирования в нашем обществе. Действительно ли мы планируем или нам запланировано планировать в соответствии с определенными принципами, которые мы не подвергаем сомнению и за которые не несем ответственности?
Что это за принципы, в соответствии с которыми планируется наше планирование? Как представляется, единственная норма планирования, развившаяся в нашем технологическом обществе, такова: человек должен делать все, что технически возможно сделать[37].
Такой принцип технологической ценности означает, что если бы мы имели возможность отправиться на Луну, нам следовало бы сделать это безотлагательно. Аналогично, если бы мы узнали, как создать еще более разрушительное оружие, то нужно не откладывая это сделать. В такой перспективе техническая осуществимость делается источником формирования ценностей. Если действительно нормой становится то, что возможно технически, то от религиозных и этических норм приходится отказаться. Все наши традиционные духовные нормы основывались на идее, что каждый должен делать то, что хорошо для человека, что истинно, что красиво, что способствует росту и жизненной силе человека. Если мы примем систему норм, которые гласят, что мы должны делать все, что способны совершить технически, тогда хоть мы на словах и будем придерживаться традиционной системы ценностей, мы на деле от нее откажемся. Конечно, такое технологическое допущение, что «человек должен делать то, что может сделать», не является явной нормой, которую мы осознаем как принцип ценности. Тем не менее она определяет наши действия, хотя сознательно мы придерживаемся норм иудео-христианской традиции.
Оказываемся ли мы в таком случае перед лицом неизбежной коллизии норм гуманизма и команд технического прогресса? К счастью, есть третья возможность для системы ценностей, основанная не на откровении, а на знании человеческой природы. В основе этой системы ценностей лежит идея о том, что возможно определить, что́ хорошо и что́ плохо для человека, если мы сможем понять его природу. «Хорошее» и «плохое» здесь не означает того, чего человек хочет или не хочет, или просто того, что хорошо или плохо для его материального благосостояния; имеется в виду то, что способствует полному росту целостного человека, всех его способностей и возможностей, то, что хорошо для достижения им оптимальной человеческой зрелости. Таким образом могут быть установлены объективно обоснованные нормы, без ссылки на откровение; эти нормы по сути идентичны тем, которые присущи всем великим мировым религиям – даосизму, буддизму, иудаизму, христианству, исламу[38]. Хотя я не могу показать осуществимость таких норм в этой главе, есть смысл добавить некоторые пояснения, которые помогут установить связь между концепциями, используемыми в системном анализе и в психоанализе.
Человек – это система, сходная с экологической или политической, телесная, клеточная или общественная или организационная система. Анализируя систему «человек», мы понимаем, что имеем дело с системой сил, а не с механической структурой единиц поведения. Как и любая система, система «человек» обладает величайшей внутренней связанностью и проявляет величайшее сопротивление изменениям; более того, изменение одного элемента, который предполагаемо является «причиной» другого,
