широка, грудь вроде и не заметно, но ее ведь и забинтовать можно. Плечи узкие, руки тонкие, но то ведь и у адамова семени случается, особенно по молодым летам. И все же что-то подсказывало ему – точно, девка!
В какой-то момент, когда их караван остановился на дневку, эта мысль так заняла его воображение, что он не нашел ничего лучше, как спросить у самого Панина.
– Герр оберст, вы знает, ассистент мой – млада жена[22], – путая чешские и русские слова, начал он. – Пришел зептать… э-э-э… спрошивать, цо делат, як быт? – И окончательно потеряв нить русских слов, добавил на чешском: – Tojenìjaký nesmysl[23].
Федька, разом напрягшийся от первых же косноязычных слов доктора, сумел-таки продраться сквозь его лингвистические построения и, уразумев, что тот говорит, не стал спешить с ответом, тщательно обдумывая предстоящую речь. Взвесив все «за» и «против», он решил быть откровенным с этим непонятным чехом, к которому он сам, толком не понимая с чего, проникся доверием.
– Догадался-таки? – тяжело вздохнул он. – Вот что, пан доктор, хоть и млада, но не женка, а девка. Навязалась на мою голову год назад в Азове. Спас ее, уберег душу христианскую от погибели. Одначе теперь сам не разумею, что с ней делать. Поселил ее в доме своем в Москве, думал со временем, как войдет в возраст, замуж выдать. А она как услыхала, что вдругорядь меня к Азову засылают, ополоумела. Просила с собой взять, в ноги кидалась. Да я не уступил. Оставил с женой в усадьбе. А она, вишь, егоза, косы срезала, по-мужски нарядилась да шасть сюда, к нам. Я и знать не знал, и ведать не ведал. А тут гляжу – что за напасть? Неужто Фатима? Вот и пришлось ее к тебе приставить. Ты уж не выдай, господин лекарь. А за мной дело не станет, отплачу. Только гляди, не забижай сироту! Ты, как я погляжу, кавалер знатный и, по всему видать, тот еще дамский угодник. Фатима не про тебя.
Попел далеко не все уразумел из долгой речи полковника, но и того, что понял, хватило, чтобы сделать выводы. Он старательно закивал и горячо заверил Панина:
– Budu chránit. Neboj se. Jako sestra[24].
– На том и порешим, – с облегчением выдохнул Федька, завершая этот непростой разговор.
Проводив Панина и его охотников, я приказал возвращаться в Москву. Кой черт понес меня из столицы по такому незначительному делу, как проверка новоприборного полка, спросите вы? Не знаю, что ответить. Муторно мне на душе после смерти Катарины. Чувствую, что есть на мне вина, но никак не могу даже сам себе сформулировать, в чем она заключается.
Вообще смерть при родах в эти времена явление совершенно обыденное. Правда, чаще это случается с молодыми женщинами, рожающими впервые, но бывает всяко. И вроде все сделал, что от меня зависит, для искоренения антисанитарии и улучшения медицины хотя бы в царском дворце, а вот поди ж ты. Не уберег.
Впрочем, есть еще одна причина. С давних пор повелось в нашем богоспасаемом отечестве: если хочешь, чтобы было сделано по-человечески, сделай это сам. Ручное управление, мать его. Вся система так построена, что без окрика из Москвы в провинции мало кто пошевелится. Бывают, конечно, исключения. Но редко. Вот и приходится царю мотаться туда-сюда как ужаленному. В какой-то мере начинаю понимать Петра Великого из нашей истории, которому тоже не сиделось.
Я, правда, за топор сам не хватаюсь и в кузнице молотом не машу. Мастеров искусных на Руси-матушке, слава богу, хватает, а если каких нет, так я завезу. Заваруха в Германии надолго, это я точно знаю, и даже такой шебутной попаданец, как Иоганн Альбрехт Мекленбургский, тут ничего не изменит. Поэтому будут бежать с насиженных мест ремесленники, инженеры, врачи и люди иных мирных профессий. Я всех приму, если опять же мои верные слуги не напортачат.
Надо сказать, проводы Панина и его бойцов были не единственной причиной посещения Тулы. Мне давно хотелось навестить моего давнего приятеля Рутгера Ван Дейка и посмотреть, как он устроился, тем более что имеется более чем серьезный повод. Голландец за прошедшие годы не то чтобы совсем обрусел, но крепко прижился на месте и осел на пожалованной ему земле. Теперь у него под Тулой целых три мануфактуры, чугунолитейная, железоделательная и оружейная. Впрочем, не слишком большие. Устроены они просто, можно даже сказать, примитивно. От речки Тулицы отводится вода в небольшой пруд, а на плотине ставится водяная мельница. От нее, в свою очередь, идет привод на все потребные механизмы, от мехов, подающих воздух в горны, до тяжеленного механического молота, проковывающего железо. Все, как видите, несложно, но тем не менее продукции от них столько, что казна не успевает ее выкупать, а потому более половины уходит на сторону.
– Интересно, – хмыкнул я, посмотрев на немногочисленных рабочих, – как ты успеваешь столько делать?
– Разве это много, государь? – пожал плечами мой старый товарищ. – У вас огромная страна, и требуется гораздо больше.
– А что там за амбар строится? – заинтересовался я.
– Хочу поставить большие вальцы, как у нас в Голландии. Будем катать железо. Если все пойдет, как планируется, через пару лет вашему величеству не будет нужды закупать в Швеции латы для своих рейтар.
– Звучит хорошо, но как ты справишься с такими большими заказами?
– Почему только я? В Туле довольно мастеров. Они будут покупать у меня лист и делать кирасы и шлемы. Это будет выгодно для казны.
– Да уж всяко лучше, чем у нашего брата Густава Адольфа.
– Или в Нидерландах, – скупо улыбнулся Ван Дейк.
– Это точно. Кстати, а кровельное железо сделать можешь?
– Если будет заказ, сделаем.
– С игуменом Дамианом больше не ссоритесь?
– А что, жаловаться перестал?
– Говоря по совести, не знаю. Патриарх не досаждает, и ладно.
История была старая. Началось все с пожалования Рутгеру вотчины. Бояре разом подняли крик в думе, вот, мол, православных отдают в кабалу еретикам. Пришлось тогда сказать, что Ван Дейк воспринял святое крещение и, таким образом, матюк не по адресу. Мой голландец если и удивился внезапной смене конфессии, то сильно возмущаться не стал. Понял, что таковы правила игры, да и, как я уже говорил, прикипел к здешним местам.
В общем, крестился и стал тульским городовым дворянином Родионом Яковлевичем Вандеевым. После чего тут же возникла очередная сложность. Как оказалось, земля, на которой теперь стояла одна из его мануфактур, издавна приглянулась здешнему Предтеченскому монастырю. Луга у них там, что ли, были или еще какие угодья, я уж и не помню. Пока они были пожалованы близкому царю-иноверцу, игумен Дамиан благоразумно помалкивал, но как только тот стал православным, тут же решил с этого что-нибудь поиметь. А поскольку новоиспеченного дворянина Вандеева жизнь к такому не готовила, он тонких намеков божьего слуги сразу не понял. Вот и полетела к только что вернувшемуся из плена патриарху
