наши войска разобьют полк майора Динста, у немцев исчезнут последние сомнения насчет «группенфюрера Шнейдера» и его водителя, и они начнут на нас настоящую охоту. Ведь всем, включая самых тупых, станет понятно, что это «группенфюрер Шнейдер» передает советскому командованию сведения о секретных планах немцев. Нет, Виктор, в Ростов мы едем затем, чтобы там расстаться. Ты вернешься к своей прежней работе водителем, а я продолжу выполнять задание, но под другим прикрытием. Личина «группенфюрера» больше не работает.
Но Виктора Степанчука не очень интересовали последние слова Шубина – его куда больше интересовало сказанное о нем самом.
– Как же так?! – воскликнул взволнованный водитель. – Вы хотите меня прогнать? После того, как я начал учиться мастерству разведчика? Я не согласен! Я хочу и дальше с вами! Под каким хотите прикрытием, каким угодно именем, но я хочу быть разведчиком, как и вы. Почему мне нельзя?
– Потому что ты все же не разведчик, – ответил Шубин. – Тебя еще многому учить надо. А война – не разведшкола, на ней учиться некогда. И потом, я не знаю, как тебя использовать. Я привык действовать в одиночку, во всем полагаться на себя. С тобой все будет как-то по-другому. В общем, я сказал – нет, значит, нет.
Водитель не стал больше уговаривать капитана. Он замолчал, ушел в себя. А Шубин, искоса глядя на его почерневшее лицо, чувствовал себя виноватым. «Ведь человек за два дня совершенно переменился, – думал он. – Он нашел свое место в общем строю. Он впервые побывал в бою – и здорово себя показал в этом бою. А теперь я хочу снова отправить его в рабство к немцам, возить для них разные грузы. Правильно ли я поступаю? Пожалуй, что неправильно. Надо еще над этим вопросом подумать».
И этот свой вывод он решил сообщить Степанчуку.
– Знаешь, Виктор, я подумаю, как с тобой быть, – сказал он. – Ничего обещать не хочу, но я подумаю.
Водитель прямо на глазах, что называется, расцвел.
– Спасибо большое, товарищ капитан! – с чувством произнес он. – Я вас торопить не буду. И я вам пригожусь, это точно!
Больше они на эту тему не говорили. К полудню они подъехали к Ростову. Когда до первого немецкого контрольного пункта на въезде в город осталось не больше километра, Шубин сказал:
– Ну, вот, Виктор, нам пора прощаться с этим замечательным лимузином. Видишь вон тот разрушенный сарай? Сверни-ка к нему, встань так, чтобы нас с дороги не было видно.
Водитель выполнил указание разведчика и спрятал машину за сараем. Здесь Шубин достал из багажника свою старую форму ефрейтора Кнехта, вещмешок с рацией и другими нужными вещами. Из вещмешка он извлек катушку ниток и иголку, затем снова сел в кабину и приказал водителю:
– Снимай свой китель и шинель и зашей дырки на спине там и там. Пока ты в кабине сидел, эти дырки никто не видел. А теперь их будет хорошо видно. Всем станет ясно, что тебя ножом били. А с такими ранами люди редко продолжают ходить в столовые и делать другие дела. Так что бери иголку, нитки – и за работу.
Самому Шубину не было нужды что-то зашивать – надо было только переодеться. Он стянул с себя черный мундир с нашивками СС, снял портупею с кобурой и надел солдатский китель и шинель. А верный «ТТ» вынул из кобуры и сунул за пазуху. Еще он достал документы ефрейтора Кнехта и положил их в карман шинели.
Проделывая все эти операции, он искоса поглядывал на Степанчука. Тот, высунув от усердия язык, трудился над шинелью – заделывал дыру, которую в ней оставил нож Шубина. «Какие же документы ему подобрать, если брать его с собой? – размышлял разведчик. – Никаких документов водителя у меня нет. И как быть с его языком?»
Размышляя таким образом, Глеб машинально гладил рубец на плече, оставшийся у него после ранения, нанесенного Робертом Петерсом. И тут ему пришла в голову одна мысль… Он некоторое время ее обдумывал, прокручивал так и эдак, а затем спросил Степанчука:
– Чижов говорил, что ты в детстве попал под поезд, и у тебя травма ноги. Это правда?
– Да, – признался Степанчук. – Когда иду, побаливает, вот и прихрамываю. А бегать мне вообще трудно. Поэтому меня от армии освободили.
– Понятно, понятно… – пробормотал Шубин.
Последние звенья плана, который он разработал для себя и Виктора Степанчука, вставали на место. Надо было продумать кое-какие детали – и план был бы готов. Разведчик посидел еще некоторое время, наблюдая за тем, как водитель орудует иголкой, затем заговорил:
– Слушай меня внимательно, Виктор. Кажется, я придумал, как нам с тобой быть, под какой легендой ты будешь работать. Но начнем сначала с меня. Я снова буду играть роль раненого ефрейтора, который находился на лечении в одном из госпиталей Ростова. Я действительно лежал в этом госпитале, всех там знаю, могу рассказать о каждом враче, так что с этой частью легенды проблем не будет. Теперь о тебе. Ты – такой же раненый, как и я. Ранение у тебя, естественно, в ногу. Осколок русского снаряда раздробил тебе голень, но немецкие врачи совершили чудо и почти тебя вылечили. Вот только хромота осталась. И теперь мы с тобой возвращаемся на фронт, в свою часть. Правда, возвращаться мы будем не спеша. Будем ночевать на вокзале, искать подходящий поезд. А заодно беседовать с солдатами, которые тоже ждут своих поездов. От таких солдат можно узнать много ценной информации. Позднее, когда мы намозолим глаза коменданту вокзала, мы уедем в район знакомой нам станицы Манычской. Там, как мне сообщили в нашем штабе, разыграется главное сражение за Ростов. Оттуда мы будем поставлять в штаб оперативную информацию.
– Это все я понимаю, – сказал Степанчук, который и правда очень внимательно слушал рассказ Шубина. – Но как быть с моим немецким языком? Может быть, я не немецкий, а венгерский рядовой?
– С венгерским рядовым все будет хорошо, – сказал Шубин, – но только до того момента, когда нам не встретится настоящий венгр. Тогда твоя легенда рухнет, и мы засыплемся. Нет, так легенду выстраивать нельзя. Сделаем по-другому. Ты – немец, выросший за пределами Германии, так называемый фольксдойч. Допустим, ты вырос в Белоруссии, в Бресте. Эта часть Белоруссии находилась до тысяча девятьсот тридцать девятого года под властью Польши. И нехорошие поляки не давали немцам говорить на их родном языке. В результате ты говоришь по-немецки кое-как. Ведь ты учил язык тайком. А когда в Брест пришли немецкие войска, ты пошел добровольцем в немецкую армию.
