Я сказал:
– Ну, если капо не справляется, по мнению охраны, с возложенными на него обязанностями, он лишается своего поста.
– Мм. Сокращение рациона и прочее.
– Все намного хуже. Его в тот же день забивают до смерти.
Беркль нахмурился и спросил:
– Вот как? И кто же? Охрана?
– Нет. Заключенные.
Беркль застыл. А помолчав немного, сказал:
– Вот видите, это лишь подтверждает справедливость моих слов. Цепная реакция насилия – и каждый в этой цепочке трясется от страха. Вся атмосфера становится психопатической. А пользы от этого никакой. Мы не укладываемся в график, не так ли, господин Томсен?
Наш предельный срок истекал в середине следующего года.
– Ну, не знаю. Мы все-таки продвигаемся – медленно, но верно.
– Имперская канцелярия давит на Совет директоров. Совет на нас. А мы на… Господи, вы только посмотрите туда.
Я посмотрел туда. И фигурами, привлекшими мое внимание, были, как и всегда (у меня тоже имеется кабинет в «Буне», и я провел перед его окном немало часов)… фигурами, привлекшими мое внимание, были не люди в полосатой одежде, которые выстраивались в ряд, или бежали цепочками, или теснили друг друга посреди стофутовой в длину толкотни, передвигаясь с неестественной быстротой, точно статисты немого фильма, передвигаясь быстрее, чем позволяли их силы и телосложение, словно ими правил безумный кривошип, чью рукоять вращала неистовая длань; фигурами, привлекшими мое внимание, были не оравшие на заключенных капо, не оравшие на капо эсэсовцы охраны, не оравшие на эсэсовцев охраны облаченные в комбинезоны техники компании. Нет, внимание мое привлекли господа в деловых костюмах – конструкторы, инженеры, управляющие фабриками «ИГ Фарбен» во Франкфурте, Леверкузене, Людвигсхафене, господа с переплетенными в кожу записными книжками и с желтыми рулетками, изящно вышагивавшие мимо тел изувеченных, лишившихся сознания и умерших людей.
– У меня имеется предложение. Оно, готов признать, довольно радикально. Вы согласитесь по крайней мере выслушать его? – Беркль положил перед собой невысокую стопку листков и достал из кармана вечное перо. – Давайте пройдемся по нему шаг за шагом. Итак. Насколько долго, господин Томсен… каков наибольший срок жизни наших рабочих?
Я устало ответил:
– Три месяца.
– То есть каждые три месяца нам приходится впрягать в работу их преемников. Так?
Снаружи донесся нечленораздельный вой, затем два пистолетных выстрела и знакомый ритмический звук ударов плетью. Беркль продолжил:
– Сколько калорий в день должен получать взрослый человек при условии, что ему предоставляется полноценный отдых?
– Не знаю.
– Две с половиной тысячи. Обитатели некоторых польских гетто получают три сотни. Это медленная казнь. В Шталаге – восемьсот. Здесь самые везучие получают одиннадцать сотен. Одиннадцать – плюс каторжный труд. Могу вам сказать: при рационе в одиннадцать сотен калорий и тяжелом труде рабочий теряет около трех кило в неделю. Дальше считайте сами. Мы должны дать им стимул, господин Томсен.
– Это какой же? Они знают, что их привезли сюда умирать, господин Беркль.
Он прищурился и сказал:
– Вы слышали о Шмуле?
– Конечно.
– Каковы его стимулы?
Я перекрестил ноги. Старина Фритурик начинал внушать мне некоторое уважение.
– Прошу вас, – сказал он. – Мысленный эксперимент. Мы производим скрупулезный отбор и создаем ядро из, скажем, двадцати пяти сотен рабочих. Перестаем избивать их. Перестаем требовать, чтобы они передвигались бегом, unverzüglich, unverzüglich[41] – обходимся без этих кошмарных пробежек едва держащихся на ногах людей. Мы даем им достойные – в разумных пределах – жилье и количество пищи. И они работают. Как работает Шмуль. Безотказно сотрудничают с нами. – Он поднял перед собой руки ладонями ко мне. – Их стимулами будут полный желудок и ночной покой.
– Что думает об этом доктор Зидиг?
– Я смогу заручиться его поддержкой.
– А Долль?
– Долль? Долль пустое место. Нам придется попотеть, однако я думаю, что мы двое, я и Свитберт, сможем склонить на свою сторону Совет директоров. И тогда сам Макс Фауст доложит о моей идее наверх.
– Наверх. Вам никогда не удастся убедить Рейхсфюрера.
– Я имею в виду не Рейхсфюрера.
– А кого вы имеете в виду? Не Рейхсмаршала же.
– Конечно, нет. Я имею в виду Рейхсляйтера.
Рейхсфюрером был Гиммлер, Рейхсмаршалом – Геринг, Рейхсляйтером – Борман.
– Ну что, господин Томсен?
По моему твердому убеждению, осуществление предложений Беркля повысило бы производительность «Буны» на двести-триста процентов, если не больше. Я вежливо кашлянул (словно напоминая ему о моем присутствии) и сказал:
– При всем моем уважении, боюсь, вы кое-чего не понимаете. Позвольте мне…
В дверь постучали, затем в кабинет просунулась голова секретаря Беркля (не секретарши), украшенная вялой извиняющейся улыбкой:
– Он ждет снаружи, мой господин.
– Проклятье! – Беркль встал. – Сможете уделить мне еще час утром в понедельник? Вы не поверите, Томсен, – мне самому верится в это с трудом. Вольфрам Прюфер пригласил меня поохотиться. В России. На оленей.
* * *
За периметром «Буна-Верке», примерно в километре от нее, находились два лагеря британских военнопленных. Между ними зиял распахнутыми дверьми грузовой склад, заваленный досками, лестницами, грудами кирпичей и бревнами. У одной из дверных створок я заметил лагерника, широкоплечего офицера в стеганой шинели и, подумать только, кожаных сапогах; он украдкой отдыхал, привалившись к поставленной на попа тачке. Я уже много раз видел его.
– Правь, Британика, – крикнул я. – Никогда, никогда, никогда англичанин…
– Правь, Британия. Никогда, никогда, никогда англичанин не будет рабом. А теперь посмотрите на меня.
– Где вас взяли в плен?
– В Ливии.
– Говорят, англичане любят цветы. Вы любите?
– Цветы – это неплохо. Ничего против них не имею. Забавно, я только что вспоминал о жимолости.
– Вам нравится жимолость?
– Это цветок. Но также и марка сигарет. Об этой «жимолости» я и думал.
– «Жимолость». Не знаю таких. А «Флотские» вам по душе?
– «Флотские». Весьма.
– А «Игроки»?
– Тоже недурны.
– Ваше имя?
– Буллард. Капитан Роланд Буллард. А ваше?
– Томсен. Лейтенант Ангелюс Томсен. Надеюсь, мой английский не слишком хромает.
– Сойдет.
– Я принесу вам «Игроков» или «Флотских». Принесу их вчера.
– Вы уже приносили их завтра.
Я пошел дальше и шел десять минут, а затем обернулся. Размерами «Буна-Верке» походила на город. Вроде Магнитогорска в СССР. Это будет самая большая и самая передовая фабрика Европы. Когда она заработает в полную силу, сказал Беркль, электричества ей понадобится больше, чем Берлину.
С точки зрения руководства Рейха, «Буна» обещает дать нам не просто синтетическую резину и синтетическое топливо. Она обещает дать автаркию, а автаркия, считает руководство, определит исход войны.
* * *
Ранний вечер в вестибюле (он же бар) Офицерского клуба: кушетки, кресла, кофейные столики, добытые два года назад, когда мы изгоняли из Старого Города десять тысяч евреев и славян; недурной кухонный буфет, заставленный бутылками вина и напитков покрепче, чашами фруктов, цветами; слуги из заключенных – в белых халатах поверх одежды из матрасной ткани; всякого рода лейтенанты и капитаны, пребывавшие либо на ранних стадиях опьянения, либо на поздних – похмелья; шумные гостьи – девушки из вспомогательного состава, старшие надзирательницы, в том числе Ильза Грезе и ее новая пятнадцатилетняя протеже, веснушчатая Хедвиг, с убранными под пилотку косичками.
Здесь можно было поесть, не проходя в столовую Клуба, и потому мы с Борисом заняли низкий столик на двоих. Со второй порцией аперитива (русская водка) мы уже управились, заказали третью и выбрали закуску (восемнадцать устриц каждому).
Негромко рассмеявшись, Борис сказал:
– Тебя не удивляет, что Ильза переключилась на женщин? Меня нет. Tout s’explique[42]. Она всегда говорила: «По-быстрому». Schnell. Тебе тоже?
– Да. Неизменно. «По-быстрому». Так рассказывай же, Борис. По-быстрому.
– Ну, произошло следующее. Я понимаю, старик-профессор со мной не согласился бы, но, по-моему, это довольно смешно. Богдан врезал Старому Пропойце каким-то садовым инструментом. Потому у него и были подбиты оба глаза. Получилось это случайно, но все-таки.
– От кого сведения?
– От старшего по бараку Богдана. Тот услышал это от адъютанта Прюфера. Адъютант – от самого Прюфера. А Прюфер – от Старого Пропойцы.
