Дарби Гарон сидел в тени под деревом. Забывшись, он улыбался, вспоминая собственную неуклюжесть.
Во-первых, это было очень трудно устроить. Все удалось уладить лишь на пасхальные каникулы. Один приятель из студенческого братства пообещал подстраховать его, сказав, что он якобы отправился на каникулы к брату в Хартфорд, правда, затем позволил себе такие непристойные намеки, что еще чуть-чуть – и Дарби ударил бы его и испортил бы тем самым все дело. Мойра аналогичным образом договорилась со своей подружкой.
У них на двоих была скромная сумма: непотраченные пятьдесят долларов – рождественский подарок от тетки Мойры – и еще сто долларов, снятых Дарби со своего счета.
В поезде, по дороге в Нью-Йорк, Мойра была лихорадочно весела, щеки ее пылали. Впоследствии Дарби понял, что она ужасно боялась. Всякий раз, когда он смотрел на нее, сидящую рядом, горло его сжималось от возбуждения.
Они вместе отыскали маленький дешевый отель в районе Гринвич-Виллидж, с вестибюлем на втором этаже. В вестибюле было полно толстых приезжих, они читали газеты и писали письма.
В регистрационном журнале он записал: «Мистер и миссис Д.Г. Гарон», объяснив ей, что эта фикция необходима и, хотя сами они презирают подобные формальности, трудно ожидать, что служащие отеля разделяют современные взгляды на свободную любовь.
В их номере стояла огромная двуспальная кровать, настоящий монстр, подавляющий, наводящий смущение, всем кроватям кровать, воплощение всех кроватей. В центре ее оказалась вмятина – на добрых десять сантиметров ниже краев. Оставшись вдвоем в этом претенциозном, низкопробном номере и распаковав чемоданы, они поняли, что постель доминирует в комнате и давит на них. Рядом с такой кроватью тянуло ходить на цыпочках и говорить шепотом. Единственное окно выходило на крышу – грязную, вымазанную дегтем, заваленную мусором. Так что и прикинуться, будто любуешься видом, тоже было невозможно. Они стояли у окна, осторожно отодвинувшись друг от друга на полметра. Кровать совершенно их подавила.
Прокашлявшись, Дарби начал:
– Мойра, любимая, по-моему, настала пора доказать друг другу, что мы приехали сюда не только затем... чтобы...
Она подняла на него сияющий взгляд:
– Конечно! Мы выше... телесных потребностей.
Он почувствовал смутное раздражение. Его рассердило, с какой готовностью она ухватилась за соломинку.
– По крайней мере, на эту ночь, – пробормотал он.
– Да, любимый.
Они нашли итальянский ресторанчик, поужинали при свечах, пили дешевое красное вино, смотрели друг на друга... Но потом настало время возвращаться к громадной постели. Разместиться в ней было нелегко. В конце концов он отнес свой чемодан в ванную, переоделся там в пижаму и халат, распаковал вещи и, дав ей времени больше чем нужно, с трудом потащился обратно в спальню.
Она свернулась калачиком в самом дальнем углу и выглядела до странности маленькой. Он выключил свет, снял халат и скользнул на свою сторону.
– Во всяком случае, любимый, ты мог бы поцеловать меня и пожелать спокойной ночи, – прошептала она.
Они встретились посередине, во впадине огромной постели, и бросились друг другу в объятия. Сквозь шелк ночной рубашки он чувствовал ее нежную кожу. Целуя ее, Дарби вдруг с ужасом понял: несмотря на его болтовню о духовности, бунтующее тело предъявляло свои права. Дарби обжег ее губы торопливым поцелуем, ворчливо пробормотал: «Спокойной ночи!» – и стал выкарабкиваться на свой край кровати. Когда они проснулись утром, оказалось, что оба скатились на середину, в глубокую впадину; и снова он вовремя бежал.
На следующую ночь он принес в номер бутылку красного как кровь вина, и ему удалось на удивление тупо реагировать всякий раз, когда она намекала, что не прочь продолжать доказывать друг другу первичность духа и вторичность зова тела.
Он вспомнил, что ему пришлось нелегко. Торопливые объятия на заднем сиденье автомобиля, любовь на одеялах, расстеленных на обочине, и несколько знакомых, уверявших, будто они «в этом деле» знатоки, внушили ему ложную уверенность в своих способностях.
Мойра дрожала с головы до ног и шептала «Нет!», даже когда ее руки обвили его шею. Наконец она тихо вскрикнула, а потом расплакалась. Ее рыдания разбивали ему сердце. За взаимными обвинениями последовала долгая и изнуряющая ссора; лишь когда забрезжил за окном молочно-белый рассвет, она, измученная, забылась сном в его объятиях.
Он понимал, что все может вот так и окончиться и никто из них не получит удовлетворения, но оба они были горды и упрямы. Позже она решила проверить, можно ли, наконец, переступить проклятую черту или с ней что-то не так. Тогда он смотрел сверху вниз на ее бледное стоическое лицо. Она закусила губу и сказала: «Нет, не останавливайся. Почему бы не сделать это прямо сейчас?» События того дня заново ожили в памяти Дарби, и ему захотелось плакать.
В тот Момент, когда уже казалось, что все потеряно, ее лицо и тело изменились, она прижалась к нему, и они растворились друг в друге, открыв для себя совершенно новый, безумный и прекрасный мир. Они совершенно опьянели от новизны нахлынувшего чувства и все никак не могли уехать из того отеля. Наконец деньги вышли, им пришлось возвращаться в университет. Она ехала в общем вагоне. Он ловил попутки.
А через два месяца они поженились, сказав друг другу, что их родители, хоть и старомодные, на самом деле просто душечки. И в конце концов, это всего лишь формальность: они будут жить вместе независимо от того, есть ли у них разрешение от властей.
Нет, в их любви все было правильно. Ее объятия все эти годы были такими, каких он и хотел. Дети родились и выросли в любви. А Мойра за много лет не утратила своего ореола свежести и почти девической скромности.
У них были общие друзья, они читали одни и те же книги, слушали одни и те же пластинки. Бывало, скандалили, потом мирились и в результате ссор становились еще ближе друг другу. А за последние пять лет достигли такого уровня взаимопонимания, что зачастую понимали друг друга без слов.
Когда, почему запала ему в голову мысль о возможности побега?
Дарби припомнил озадаченное личико хорошенькой секретарши, которую ему пришлось уволить. Будучи не в состоянии назвать разумную причину увольнения, он, чувствуя себя виноватым, нашел ей место с зарплатой повыше. Увольнение было заблаговременной предосторожностью, потому что ему очень уж нравилось любоваться ее полной грудью, изгибом пышных бедер. Однажды он с удивлением поймал себя на крамольной мысли: вот бы предложить ей сверхурочную работу, так чтобы они остались в офисе на ночь вдвоем. Поэтому ее и уволил. Это был первый сигнал, первый звоночек.
Вспомнил, как по-новому начал смотреть на девушек. Правда, и сами девушки как-то неуловимо изменились по сравнению с годами его молодости. Стали выглядеть более вызывающе. Ему было одиноко, он томился и испытывал необъяснимый голод.
Бетти Муни утолила этот голод.
Дарби смутился, вспомнив дни и ночи, проведенные с ней. Никогда, даже в ранние годы жизни с Мойрой, чувство не ослепляло его настолько; никогда он не был так невоздержан в желаниях, так похотлив и настойчив. Это походило на свечку, которая, вспыхнув, озарила всю его жизнь. Теперь, когда она клонилась к закату, фитиль ярко запылал, в последнее мгновение перед тем, как погаснут ь, загорелся вдвое ярче.
Чтобы утолить этот голод, он сознательно искал женщину, которая была бы полной противоположностью Мойре.
Бетти Муни – просто кошмарная девка. Тупая, похотливая, с дряблым телом. Мойра поймет, что он ей изменил. Дарби не знал, какие чувства при этом испытает его верная и преданная жена, но был уверен: с ее стороны подобное проявление неверности просто немыслимо.
Перед глазами Дарби проплыла картинка: больную женщину на носилках несут в грузовик. Он не испытал никаких чувств. Несколько раз ему на глаза попалась Бетти рядом с нахальным коротышкой. Вот бы переметнулась она к нему! Пусть забирает из «кадиллака» свою добычу и убирается из его жизни. Теперь Бетти вызывала у него только омерзение и презрение. Злобная, невежественная, жадная...
По дороге со страшной скоростью промчались два черных седана, вздымая пыль и минуя все прочие машины, ждущие очереди на переправу. Дерби сильнее оперся о дерево. Господи, что же все-таки сказать Мойре? Их союз невозвратно потерян, ушел навсегда.
Далеко впереди, на дороге, началась какая-то потасовка, один парень свалился в пыль, светловолосая девушка подбежала к нему. И снова драка, и опять кто-то упал.
Внезапно его внимание отвлеклось. Кто-то из детишек, играющих на дороге, попал ему в живот ловко закрученным камешком с острыми краями; стало так больно, словно его ударили молотом.
Дарби посмотрел вокруг. Никаких детей рядом с ним не было. Одни убежали вниз, к реке. Других отозвали родители. Невежи проклятые, не могут научить своих детей вести себя прилично! От удара камешком у него внутри возникло странное чувство пустоты.