— Эх, не говори, — только и осталось тому ответить.
Затем оба, как по команде встали, вылезли из окопа и шлепая сапогами в резиновых чулках по хрустящему ледку прошли размяться по расположению роты.
Кроме них в карауле еще были водитель «водовозки» срочник Виталик и дед Слава. Да, именно дед, а как еще назвать сорокалетнего мужика, у которого в самом деле уже была внучка. А также многострадальный кот Барсикоднофамилец Вовкиного домашнего любимца, и кавказская овчарка Джохар — тезка и земляк мятежного генерала.
Увидев Вовку, Барсик мгновенно забрался по его одежде на плече своего заступника и мертвой хваткой вцепился в воротник бушлата. Вовка полюбил Барсика и не раз прятал его в своем спальном мешке, когда расшалившиеся товарищи пытались остричь животное «подо льва», то есть обрить наголо, оставив гриву и кисточку на хвосте.
Джохар виляя хвостом, радостно вился вокруг Мишки. Джохар, взятый в роту маленьким смешным, толстеньким щеночком, вырос в огромного зверя. К солдатам роты он относился более чем дружелюбно, снося от них все. Но для посторонних это был грозный страж. Кидался на всех. Так как команд он не понимал никаких, то днем его привязывали, а если кто заходил в роту, то еще и держали. А он все одно рвал и метал. С Барсиком они, однако, были дружны. Опровергая знаменитую дружбу кошки с собакой.
Дед Слава по своему обычаю сидел в бане, и что-то мастерил, положив автомат на самодельную лавку. Его работящие крестьянские руки не могли мириться с вынужденным бездельем. Собственно говоря, баня и была на 90 % его рук делом. Валентин мирно спал в кабине своей машины-водовозки.
Тут из офицерской палатки по нужде вышел техник роты прапорщик Лутов.
— Эй, а где еще двое? — спросил он первым делом.
— Дак, это, здесь. На территории — неуверенно, в один голос ответили Вовка с Мишкой.
— Ну, где, не вижу, — и уже громко. — Эй, наряд, сюда!
Кряхтя, на ходу надевая на плечо автомат, засеменил из бани дед Слава.
— А четвертый где? Эй Сушков! Сушков!
На крик из кабины «водовозки» вылез Валентин.
— Чего там делаешь? — грозно спросил Лутов.
— Да грелся. Мне что, охреневать на этом морозе?
— Ну, за такие «бабки» можно и поохреневать, — резонно заметил техник.
— Да я же срочник, товарищ прапорщик, какие же мне «бабки» — ответил не в меру развитый юноша.
Тут Лутову крыть было нечем и, справив нужду за палаткой, он ушел спать.
Вскоре на вторую половину ночи заступила следующая четверка, а наша забралась в жарко натопленную палатку, отдаваясь объятиям Морфея и оживавшим вшам. Еще немного почесавшись, они уснули. Даже во сне, обитатели палатки машинально продолжали чесаться.
Рота РХБЗ стояла теперь на окраине разрушенного коровника. Палатки закопались в землю. Равнину занесло снегом, который постоянно смешивался с глиной гусеницами и колесами техники, месился солдатскими сапогами. Трудно было представить, что здесь, на этой фактически голой равнине, расположен целый город из палаток, блиндажей и землянок. Со своими проспектами и площадями, улицами и переулками, кварталами. Вовка за шесть месяцев службы привык к нему как к родному. Конечно, он понимал, что это неестественная жизнь. И, скажи ему, особенно, когда он был следователем прокуратуры и занимал отдельный кабинет, что он, вот так будет жить зимой, в чистом поле, в грязной, вшивой палатке, неделями не то, что не моясь, но даже не всегда умываясь, он наверное, сказал бы, что это бред, и бежать из такой жизни нужно со всей прытью. Но вот он в ней, причем добровольно. И можно разорвать контракт и уехать отсюда. Но теперь он не видел в такой жизни ничего уж особенно дикого. Более того, он, да и не он один находил, что рота РХБЗ можно так сказать — элитное жилье. Все-таки нет особых проблем с водой. От роты РЭБ (радиоэлектронной разведки и борьбы) провели кабель и часто горит электрический свет. А это немало. Куда хуже жили в мотострелковых подразделениях. В этом уж он убедился, вот там уж правда задница. А здесь что? Здесь — курорт.
Но другой стороной этого кошмара, с постороннего взгляда, было комфортное ощущение душевного покоя. Владимир стал часто задумываться о Боге, о вечности. Часто стал молиться про себя. Нет, не со страху. Просто бродя по ночам в карауле, под звездным небом он видел со стороны тщетность и никчемность людских потуг. Жизнь и смерть сошлись на этой земле. Казалось, что стоишь на пороге вечности. А ведь по мифам и преданиям, как Вовка читал еще дома, где-то в этих горах орел терзал печень Прометею.
А что дома — снова мелкая суета, погоня за куском хлеба. Глупые, пустые разговоры. Красования друг перед другом, ничем, кроме голых словес не подкрепленные. Постоянное стремление казаться не хуже других. Видимость вместо реальности, пускание пыли в глаза. Боже мой, наконец-то всего этого не нужно. Его здешние товарищи, несмотря на то что воевали, были куда более человечнее и добрее, чем те лакированно-лощеные благополучные граждане, что загребая жар чужими руками, свои сохраняли в чистоте и бравировали этим, перед ними — ассенизаторами политики и истории. Души политиков напоминали ему ротный нужник. Даже нет, он чище и ароматнее.
А те, маленькие, но такие желанные и иногда доступные радости, вроде баньки. Да она куда милее всех «новорусских» саун, в которых парятся как раки «хозяева жизни». А кружечка крепкого чая? Да та же водка. Это дома ее завались, а здесь редко да метко. Тут вот пару недель назад, Вовки тогда не было, его во второй батальон вместе с дедом Славой откомандировали. Так караул крышу — кусок шифера, с «оружейки» — обычной ямы, сняли и запасы старшинской водки вытащили. Все опились и давай стрелять почем зря. Вон в палатке дырочки, сейчас даже звездочку видать на небе. А техника роты, так поговаривают, повалили, как он был в одних кальсонах, и сапогом в зад тыкали. Вот, на гражданке будет что вспомнить. А то там пьянка это банально.
И вот утро 31 декабря 1995 года. Командир роты, тучный, уже в годах старший лейтенант, построил свое войско и раздал всем новогодние подарки. Это были стандартные детские кулечки со сладостями из гуманитарной помощи. Разошлись по палаткам и стали их рассматривать. Чем-то далеким и нереальным повеяло на всех. Конфеты, шоколад, улыбающиеся мишки и елки, новогодние шарики, как не вязалось все это с окружающей обстановкой. Мелочь, но все равно приятно. Частично поели, частично оставили на ночь. Вставала одна грандиозная проблема. Что же пить. После «известных событий» водки в роте однозначно не было. Колонн давно не было. А счастливчики с других подразделений, которые ездили в Ханкалу и запаслись вожделенным напитком, делиться им в этот день не собирались. Да и не близко до них. Да и контроль сегодня за личным составом о-го-го! Вон офицеры каждую минуту в палатку заглядывают. Короче водки не нашли.
В ночь все с автоматами в руках, высыпали из палаток, и, не смотря на строжайший запрет офицеров, стали палить в воздух. Все небо осветилось, ракетами, трассирующими очередями. Кто орал, кто смеялся. Шум стоял невообразимый. Артиллерия дала залп осветительными снарядами и мириады светящихся шаров повисли в воздухе. Где-то правее раздался слишком громкий треск и ярко вспыхнуло пламя. Послышались крики, ругань. Но это было далековато и никто ничего не понял. Спиртного не было и в общем-то ночь прошла достаточно спокойно. Закусили чай шоколадкой. Вот и все. И как обычно ночь пополам — караул. В этот раз Вовка стоял с двух ночи до шести утра. В том же составе.
Наутро узнали, что сгорела палатка второго батальона. Это их крики они и слышали ночью. Обошлось без жертв. Неприятно конечно было ее обитателям в новогоднюю ночь шляться полуголыми в поисках ночлега, но не смертельно. А все пьянка. Прав был ротный.
* * *
В квартире Лехи стены сотрясались от музыки. Пьяная Наташка демонстрировала стриптиз на новогоднем столе. Зритель был пока один. Хотелось бы аудиторию побольше (да и артисток получше — это мысль зрителя), но и Леши хватит. А скоро и Саша с Игорем Агеевы придут. В момент, когда она снимала лифчик, раздался звонок. Вот и пришли. Дальше все по плану — пьянка, «доклад» младшего Агеева о «очередной» поездке в Чечню. Видя что аудиторию захватить не удается и на него никто не обращает внимания Агеев предложил почтить минутой молчания Владимира, погибшего смертью храбрых в Чечне. На секунду возникло замешательство. Первый сообразил Леха.
— Саш, чего правда, что ли? Откуда узнал?
— Ну я же над ним живу. Мать его сказала.
— А похороны? — спросил Леха.
— А его на куски разорвало, там же и похоронили, в братской могиле.
Леха не знал, насколько можно верить Агееву. Поэтому решил просто молча выпить рюмку. Вот те на! Проносилось у него в голове. И чего он там тормознулся то надолго. Может и брехня все. А как его мать спросить? Вдруг брешет Сашка, от него всего можно ожидать.
