– Слегка беспардонно, а? – рассмеялся мистер Клоп, косясь на Флору. – Послушай, милочка, да какая разница? Просто принеси мне апельсин и сахар.
Официантка ушла, и мистер Клоп смог вновь сосредоточиться на Флоре. Он поставил локти на стол, уперся подбородком в ладони и устремил на нее немигающий взгляд. Поскольку она продолжала спокойно есть, ему пришлось сделать первый ход, а именно произнести: «Итак?» (У Флоры упало сердце: она узнала гамбит, к которому прибегают интеллектуалы, решившие в тебя влюбиться.)
– Вы ведь пишете книгу? – торопливо спросила она. – Помню, миссис Полсветт мне говорила. О жизни Брануэлла Бронте, да?
(Флора сочла за лучшее использовать сведения, полученные от миссис Каин, хозяйки «Висельника», и скрыть тот факт, что с миссис Полсветт, протеже миссис Смайли, она встречалась лишь раз и нашла ту чрезвычайно занудной.)
– О да, отличная будет книга, – объявил мистер Клоп. – Психологическое исследование, разумеется. Я добыл кучу нового материала, включая три письма, которые он написал в Ирландию старухе-тетке, миссис Пранти, в период своей работы над «Грозовым перевалом».
Он ждал, что Флора рассмеется или уставится на него ошарашенно, однако ее вежливо-заинтересованное выражение не изменилось, так что пришлось объяснять дальше.
– Понимаете, очевидно, что книгу написала не Эмили. Женщина так не могла… там ясно видна мужская рука… Я разработал теорию касательно его пристрастия к спиртному и выяснил, что он не был алкоголиком. Он был величайший гений, второй Чаттертон[23], и сестры его за это ненавидели.
– Мне казалось, все современники пишут, что сестры его очень любили, – сказала Флора. Такой разговор ее вполне устраивал – лишь бы мистер Клоп не свернул на что-нибудь более личное.
– Знаю, знаю. Но они притворялись. Сестры сгорали от черной зависти к гениальному брату, однако не выказывали ее, чтобы тот не уехал в Лондон вместе с рукописями. Это испортило бы их маленькую игру.
– Какую игру? – спросила Флора, силясь вообразить Шарлотту, Эмили и Энн за какой-нибудь игрой.
– Выдать его рукописи за свои, разумеется. Сестрам нужно было держать Брануэлла при себе, чтобы красть его романы, продавать их издателю как свои, а на вырученные деньги покупать джин.
– Для кого? Для Брануэлла?
– Нет, для себя. Они все были горькие пьяницы, причем Энн – особенно. Брануэлл, обожавший ее, делал вид, будто напивается в «Черном быке», и таким образом добывал джин для младшей сестры. Ему пришлось – один бог ведает, какими трудами – создать себе репутацию талантливого и беспутного гуляки. Трактирщик гордился, что молодой мистер Бронте просиживает все вечера в его заведении (это привлекало посетителей), и отпускал тому джин в кредит – столько, сколько хотела Энн. Брануэлл, работая тайно по двенадцать часов в сутки, тем временем писал «Шерли», «Городок» и, разумеется, «Грозовой перевал». Все это я смог доказать на основании трех его писем к миссис Пранти.
– А что, в этих письмах он говорит, что пишет «Грозовой перевал»? – спросила Флора, зачарованная рассказом.
– Нет, конечно, – отвечал мистер Клоп. – Взгляните на вопрос, как взглянул бы на него психолог. Человек по пятнадцать часов в сутки пишет грандиозный шедевр, поглощающий всю его энергию. У него почти не остается времени на сон и еду. Он как мотор, приводимый в движение собственной демонической живой силой. Все его существо сосредоточено на том, чтобы завершить книгу. Из последних сил он пишет старой тетушке в Ирландию. А теперь вопрос: как по-вашему, станет ли он упоминать в письме работу над книгой?
– По-моему, да, – сказала Флора.
Мистер Клоп затряс головой:
– Нет, нет, нет! Конечно, не станет! Он хочет на время отключиться от работы, от маниакальной одержимости, которая пожирает все его жизненные силы. Конечно, он не будет говорить о ней никому – и даже тетушке.
– А почему «даже»? Он был настолько привязан к своей тете?
– Она была страстью его жизни, – просто и торжественно проговорил мистер Клоп. – Судите сами. Он никогда ее не видел. Она совсем не походила на тех угловатых некрасивых женщин, которые его окружали. Она олицетворяла загадку… женское начало… вечный непостижимый и недосягаемый икс. Разумеется, его тяга к ней была извращенной, но потому и более сильной. И от этого хрупкого, невероятно тонкого чувства юноши к старухе нам остались лишь три коротких письма. Ничего более.
– Так она на них не ответила?
– Если и ответила, письма утрачены. Однако и его писем к ней довольно. Это миниатюрные шедевры подавленной страсти. Почти каждая фраза в них – ласковый вопрос. Брануэлл спрашивает тетушку, как ее ревматизм… оправился ли ее кот, Тоби, «от лихорадки»… и какая сейчас погода в Дерри-даун-дерри… вот в Хауорте не очень… и как поживает кузина Марта. Всего три слова – но какое литературное мастерство! Мы так и видим эту Марту, ее высокие ирландские скулы, мягкие черные волосы, чувственные алые губки… Брануэллу нет дела, что сейчас в Лондоне герцог и Пальмерстон сражаются из-за хлебных законов[24]… ему куда важнее здоровье и благополучие тети Пранти.
Мистер Клоп сделал паузу и подкрепил силы ложечкой апельсинового сока. Флора сидела и размышляла над услышанным. По ее наблюдениям гении не пишут старым тетушкам в качестве отдыха от трудов; обычно эта обязанность ложится на сестер или на жен гениев. Ей подумалось, что скорее всего тетушкам писали Шарлотта, Эмили и Энн, но однажды утром они решили, что сейчас очередь Брануэлла отвечать тете Пранти, и не отставали от него, пока он не составил три письма, которые потом были отправлены через аккуратно рассчитанные промежутки времени.
Она взглянула на часы.
Было половина девятого. Флора гадала, когда «Дрожащие братья» выйдут из собачьей конуры. Пока они не подавали виду, что намерены расходиться. Из конуры доносилось громкое пение; по временам оно умолкало – видимо, братья дрожали. Флора подавила зевок. Ее клонило в сон.
– Как вы назовете книгу?
Она знала, что интеллектуалы подолгу обсуждают названия своих книг. Особенно важно правильно назвать биографию. Язвительное жизнеописание Томаса Карлейля, озаглавленное «Викторианские заметки», в прошлом году легло в магазинах мертвым грузом, поскольку все решили, что это скучные мемуары, а вот «Аромат чистоты» – нудную историю канализации с 1840 по 1873 год – расхватали как горячие пирожки, думая, что это разоблачение викторианской морали.
– Я не могу выбрать между двумя вариантами: «Козел отпущения. О жизни и творчестве Брануэлла Бронте» и «Барс некий дивный. О жизни и творчестве Брануэлла Бронте». Помните: «как барс в роскошном царственном движенье, дух некий дивный»?
Флора и впрямь помнила. Цитата была из «Адонаиса» Шелли. У почти всеобщего образования есть большой недостаток: кто попало знает твоих любимых авторов. Крайне неприятное чувство: как будто видишь свой домашний халат на пьяном незнакомце.
– Вам как больше нравится? – спросил мистер Клоп.
– «Барс некий дивный», – без колебаний отвечала Флора – не потому, что это название ей нравилось больше, а потому что, замнись она хоть на мгновение, последовало бы долгое и скучное обсуждение.
– Вот как… Занятно. Мне тоже. Тут есть что-то дикое, не правда ли? Я хочу сказать, наводит на мысль о диком звере, посаженном на цепь. А то, что у Брануэлла были рыжие волосы, развивает аналогию – вполне подходящий окрас. В книге я постоянно называю его огненным барсом. Разумеется, тут есть символический подтекст…
«Обо всем-то он позаботился», – подумала Флора.
– Барса, как и льва, узнают по когтям, и так же мы в конце концов узнали Брануэлла. Пусть он взял на себя алкоголизм сестер, пусть из какой-то извращенной жертвенности позволил им присвоить свои творения, острые когти своего гения он спрятать не сумел – они рвут и цепляют нам душу. Сегодня ни один думающий человек в Европе не верит, что «Перевал» написала Эмили.
Флора доела последнюю галету, которую долго приберегала, и теперь с надеждой поглядывала на собачью конуру. Гимн, который пели сейчас, мелодией походил на те гимны, которые звучат перед окончанием службы.
Рассказывая о своей книге, мистер Клоп смотрел на нее очень пристально, поэтому Флора не удивилась, когда он спросил резко:
– Как вы насчет прогулок?
Теперь Флора еще сильнее хотела, чтобы дверь собачьей конуры отворилась и Амос, как грозный ангел, пришел ей на выручку. Если сказать, что она обожает прогулки, мистер Клоп заставит ее отмахать десять миль под дождем, а сам будет все это время безостановочно вещать про секс, а если вяло проговорить, что любит, но недолгие, он усадит ее на мокрый перелаз через изгородь и попытается поцеловать. Однако и ответ «терпеть их не могу» не годится: либо мистер Клоп заподозрит, что она подозревает его в желании ее поцеловать, либо затащит в какую-нибудь гнусную чайную, где будет вещать про секс и поминутно спрашивать, как ей это нравится.
