– Ты очень много для меня значил, Хэнк.
– Я рад это слышать.
– Когда мы были детьми, ты… ты многое для меня сделал.
– Правда?
– Да. О да. Понимаешь, я всегда считала себя уродиной, пока…
– Уродина? Ты?
– Да, да. А потом появился ты и решил, что я очень красивая, и ты без конца повторял мне это, пока… пока я сама не начала в это верить. Я всегда буду тебе благодарна за это, Хэнк.
– Мэри, уж ты-то вряд ли должна была сомневаться в своей привлекательности.
– Но я сомневалась, да еще как.
Вся неловкость пропала, каким-то невероятным образом спала напряженность, и оба совсем расслабились. Наконец стена, воздвигнутая из многих лет, рухнула, вернув им прежнюю легкость общения. Оглядываясь назад, он испытывал странную нежность к двум детям, которые когда-то держались за руки и шепотом обсуждали глобальные проблемы. Люди, сидящие сегодня в этой гостиной, мало напоминали тех детей из прошлого, но он все же узнал их и почувствовал, как приятное тепло разлилось по его телу. На мгновение он забыл, зачем пришел к ней. В этот момент ему было достаточно того, что они могут снова разговаривать друг с другом.
– Ты тоже много для меня сделала, – признался он.
– Надеюсь, Хэнк. – Она снова замолчала. – Хэнк, позволь мне объяснить, что произошло, потому что… я всегда немного переживала из-за того письма, мне всегда было стыдно за то, что я малодушно выбрала такой путь. Ты ведь знаешь, понимаешь, – надеюсь, ты понимаешь, – что я любила тебя?
– Так я думал когда-то. Но потом получил твое письмо…
– Я часто лежала по ночам с открытыми глазами и представляла, что в тот момент делаешь ты. Может, в тебя стреляют? Может, ты ранен? Вдруг твой самолет падает вниз? Что, если тебя возьмут в плен и будут пытать? Я часто плакала по ночам. Однажды ко мне в комнату зашла мама и спросила: «Мэри, Мэри, что с тобой?» – а я сказала: «Вдруг он погиб», – и тогда мама говорит: «Глупышка, нужно было выйти за него замуж, нужно было пользоваться каждой минутой любви, потому что любовь не так просто найти». И я снова заплакала. Я молилась – я никогда не была религиозна, хотя воспитывалась в католической семье, – я так за тебя молилась, Хэнк, я молилась о том, чтобы ты остался жив и невредим, чтобы… чтобы ты вернулся ко мне. А потом я встретила Джонни.
– И?..
– Возможно, тебе это покажется глупым. Но я бы не стала с ним встречаться, если бы не ты. И я не смогла бы полюбить его, если бы не любила тебя. Только благодаря твоей нежности и твоей… твоей любви ко мне я смогла полюбить другого мужчину. Вот почему мое письмо было таким жестоким. Мне не следовало его писать. Я должна была приехать к тебе в Англию и на коленях благодарить тебя, целовать твои руки, Хэнк. А не посылать такое письмо.
– Мэри, ты…
– И тогда, у тебя в кабинете, я была ужасно несправедлива к человеку, который всю свою жизнь был честен и справедлив. Я знаю, что ты должен выполнять свою работу. Я знаю, что ты сделаешь ее так, как нужно. И уважаю тебя за это. Я уважаю тебя так же, как и раньше. Я не смогла бы так сильно тебя любить, будь ты другим человеком. Не думаю, что ты сильно изменился. Ты – все тот же Хэнк.
– Я очень изменился, Мэри.
– Внешне? О да, ты уже не тот неуклюжий юноша, который когда-то собирал для меня цветы в парке. Но и я уже не та рыжеволосая, тощая…
– Ты никогда не была тощей! – возмутился он.
– ..девчонка, которая застенчиво принимала эти цветы. Но я думаю, что по сути своей мы остались прежними, Хэнк. Думаю, если мы приспустим маски, то окажемся все теми же глупыми детьми, которые считали, что мир населен драконами и рыцарями в блестящих доспехах. – Она немного помолчала. – Я права?
– Возможно.
Она кивнула, погруженная в свои мысли.
– Ты ведь пришел не о Дэнни говорить, да? – после паузы спросила она.
– Нет.
– Хорошо. Мне бы не хотелось. Понимаешь, я чувствую, что цель у нас одна. Справедливость. И я не хочу примешивать сюда эмоции. У тебя в офисе я была не права. Надеюсь, ты меня простишь.
– Я давно простил тебя, – сказал Хэнк, и их глаза на мгновение встретились. Мэри кивнула, вздохнула и отпила из своего стакана. В комнате стало очень тихо, только за окном звенел накаленный жарой воздух.
– Зачем ты пришел, Хэнк?
– Сегодня я говорил с репортером по имени Майк Бартон.
– Да.
– По его словам, он вчера с тобой встречался.
– Верно.
– Что ты ему сказала?
– Что Дэнни невиновен.
– Я имею в виду… насчет нас.
– О!
– Ты что-нибудь говорила о нас?
– Да. Я сказала, что мы знакомы с детства.
– Как именно ты ему об этом сказала?
– Он спросил, встречалась ли я с человеком, который представляет обвинение по делу. Я ответила, да, мы были знакомы в юности.
– И все?
– Кажется, да. Да. Все. А что?
– Он намекал на… большее.
– Большее? Ты хочешь сказать…
– Ну, он намекал, что мы близко знали друг друга. Он намекал…
– Понимаю. – Она замолчала, потом продолжила:
– Ну, разумеется, это не так.
– Не так?
– Мне жаль. Я должна была дать тебе это. Когда отдаешь все остальное, так глупо цепляться за… Я должна была тебе позволить.
– Мэри, дело в том…
– Тебя смущают мои слова?
– Нет.
– Хорошо. Потому что думаю, ты должен знать, что я хотела тебя так же сильно, как, судя по всему, хотел меня и ты.
– Я рад это слышать.
– Я была глупой маленькой девочкой.
– Думаю, нет.
– Была, была! В любви нельзя проводить границы. Любить – значит отдавать. Я должна была отдать тебе все, что имела, всю себя.
Он вдруг вспомнил о Кэрин и ее бомбардире и удивленно поднял брови.
– По поводу Бартона, – продолжил он. – Он пишет статью. Бог знает, что он там наплетет, но готов поспорить, что ничего хорошего. Он не напишет ничего такого, за что мы могли бы подать в суд на него или газету, но напичкает статью намеками, что мы были не просто друзьями и что наши прошлые отношения могут повлиять на исход дела.
– Понятно.
– Я решил предупредить тебя.
– Спасибо. Я ценю твою заботу.
– Я думал, твоему мужу не стоит…
– Не стоит – что?
– Не стоит… не стоит знать, что… что его жена… Она смотрела на него с неподдельным изумлением.
– Но я рассказала ему, как мы были близки, Хэнк. Я даже сказала, что немного жалею о том, что мы не занимались любовью.
– Ты ему это сказала?
– Да.
– И… и что он ответил?
– Он ответил – я очень хорошо помню его слова, – улыбнулась она. – Он ответил, что для него это не имело бы никакого значения, зато для нас могло многое значить. Вот что он мне ответил.
– Судя по всему… он достойный человек.
– Думаю, он бы тебе понравился.
– Ну, значит, у тебя не будет никаких неприятностей из-за статьи.
– Нет. Никаких. Во всяком случае, со стороны Джонни.
– Слава Богу.
– Ты для этого пришел?
– Да.
– Ты мог бы сказать мне все это по телефону.
– Мог бы, – кивнул он.
– Тогда зачем же ты пришел?
Он немного помолчал, потом широко улыбнулся:
– Наверное, мне хотелось убедиться, что я не был дураком, когда влюбился в девушку по имени Мэри О'Брайен.
Глава 7
Когда он вернулся домой, оказалось, что его ждут посетители. Кэрин встретила его в дверях и сообщила:
– Пришли Джон с Фредом. По-моему, это не просто дружеский визит.
– Что ты имеешь в виду?
– Сам увидишь. У них такой вид, словно они нашли золотой на лужайке соседа.
– Ты не поцелуешь уставшего воина? – улыбнулся он.
– Конечно поцелую.
Она скользнула по его щеке губами, и он сказал;
– Поговорим позже. Где Дженни?
– Она ужинает у подруги. Вернется не раньше одиннадцати.
– Думаю, мы найдем, чем заняться, а, Кэрин?
– Да? Но, по-моему, меня еще никто не спрашивал.
– Я никогда не спрашиваю своих женщин. Я просто затаскиваю их в свою пещеру.
– На твоем месте я бы сначала поговорила с комитетом по охране зеленых лужаек в Инвуде.
– Именно этим я сейчас и займусь: Ты приготовила мартини?
– Да.
– Вот хорошо. С удовольствием выпью.
– Коктейли стоят на баре. Я бы тоже присоединилась, но кто-то ведь должен приготовить ужин.
– Поставь вино в холодильник, – сказал он.
– Вот это да! – рассмеялась Кэрин. – Отчего бы вдруг такой романтический настрой?
– От одного твоего вида, моя голубка. – Он подмигнул ей и прошел в гостиную. – Вот так сюрприз! – воскликнул он. – Джон, Фред, как дела?
Оба встали, когда он вошел в комнату. Джон Макнелли – высокий мускулистый мужчина чуть старше тридцати, с рано поседевшими волосами. Он работал на химическом заводе в Йонкерсе. Фред Пирс занимался рекламой, работал главным художником на фирме, специализирующейся на фотографиях. В отличие от Макнелли, он был низеньким, пухлым человечком и своим неряшливым видом напоминал художника с Левобережья. Они за руку поздоровались с Хэнком, и Макнелли засмеялся:
