у выхода, плачет. Доехать до доктора – тоже целая история. Отец же не ходит почти, надо машину заказывать где‑то. А это тоже деньги…
– А что не положите в больницу?
– А… – с горькой досадой отмахнулась она. – Чего там, в больнице? Медсёстры курят в палатах, орут на больных, помощи никакой от них не дождёшься. Лекарства даже – и те свои надо носить. Клала его в прошлом году на два месяца, так мне в лицо сразу и сказали – заботиться не будем, кормить только станем, и всё. Да и вообще, говорят, чего, мол, вы вокруг него бегаете, девяносто же лет с лишком старику, ему на кладбище давно прогулы ставят.
–Сочувствую вам…
–Да что поделаешь, такая вот жизнь.
–Анна Николаевна, – сказал я, открывая блокнот. – Я бы хотел уточнить хронологию всей этой истории с выселением.
–Да что тут вспоминать, – женщина подперла полной рукой подбородок и угрюмо глянула в сторону. – Сначала уведомление ему пришло: просим съехать в такой‑то срок. Ваш дом, дескать, возведён незаконно и подлежит сносу.
– А что же Николай Кузьмич?
– Ну он, конечно, сопротивлялся, по судам ходил. Дом‑то этот ещё его дед построил до революции, он всю жизнь с детства там прожил, своими руками чинил его, достраивал, деревья в саду сажал. Конечно, жалко было потерять.
– А суд что?
–Ну что суд… В суде вон, – она неопределённо кивнула головой кверху. – Обухов этот, который главный зачинщик строительства. Всё отказы писал да резину тянул.
– Николаю Кузьмичу угрожали?
– Угрожали, да. Приходили какие‑то мужики, вроде бы из сельсовета, обещали за отказ выселяться у него водопровод с электричеством отключить. Забор как‑то подожгли ему, а в другой раз в окно кирпич бросили, стекло разбили. Он, правда, считал, что на этом и окончится. Он всё же пожилой человек, к тому же – ветеран войны. Думал, уж ветерана‑то они не тронут. Всегда как являлись к нему чиновники, он медали надевал, весь свой иконостас, и выходил к ним.
– И что же дальше?
– Ну вот как‑то ночью, в три часа, ворвались к нему приставы, да и выкинули в одних портках да майке на мороз. Да ещё и наподдали как следует.
– Били его? – удивился я.
– А вы думаете чего он лежит? Ещё как били – четыре ребра сломано, гематома на черепе, почки отбиты. Ещё не знаю, как жив остался, в его-то возрасте! Он же потом ещё на морозе два часа провалялся без сознания. Хорошо сосед мимо ехал, заметил, да скорую вызвал. Я через неделю, как по врачам отбегалась, зашла в полицию, а там мне бумажку дали: дескать, выселение законно – препятствовал дом отцовский нормальной миграции лосей. Самое интересное, что сейчас на том месте стоит дача прокурора города Ярового, и лосям она почему‑то не мешает, – желчно прибавила она.
– Дело по факту избиения заводили?
– А как его заведёшь? Там все свои, ворон ворону глаз не выклюет. Даже в травмпункте побои отказались снять. Доктор сразу сказал мне – деду твоему здоровье уже не вернёшь, а у меня, мать, двое детей, так что извини.
– А дальше что делали? В городе вам помогал кто‑нибудь?
– В городе – нет, никто. Да и кто поможет против этой банды? Вот только в мэрии обращение по поводу предоставления квартиры взамен снесённого дома обещали рассмотреть, да воз и ныне там. Я и в Москву писала в прокуратуру, и к Лукину, уполномоченному по правам человека обращалась… Но ответа толкового не получила, везде отписки. Чаще всего ему же, судье, жалобы мои и присылали, как будто он сам себя накажет. Смешно даже. А хотите, я вам все бумаги дам? У меня копии есть.
Она встала и, достав из шкафа толстую картонную папку в замазанной чем‑то чёрным обложке, перелистнула несколько страниц.
– Вот ещё обращение в Следственный комитет. Я думаю, снова, может быть, послать? Обухов‑то, главный наш злодей, помер.
– Да, пошлите обязательно. А вы одна за отцом ухаживаете? – спросил я.
– Да, одна, – вздохнула Сотникова. – Мужа нет, помер в пятом году. Дочь вот ещё есть, Алёна. Но только она с мужем уже десять лет в Питере живёт.
– Навещает вас?
– Раз в год приезжает, ну и деньгами помогает. А так… Своя у неё уже жизнь.
– А что же знакомые, друзья?
– Ну коллеги разве что, да соседи. Вот соседка у меня хорошая – Клавдия Анатольевна. У ней у самой сын инвалид, так что часто и по хозяйству помогаем друг другу, и в больнице насчёт врачей договариваемся.
Да, кажется, и тут я промахнулся. Cоседи, знакомые, дочь, живущая в Питере… Нет, видимо, здесь бригаду народных мстителей искать бесполезно.
– Анна Николаевна, я копии документов возьму, изучу их, и в ближайшее время свяжусь с вами, – сказал я, вставая со стула.
– А чаю не выпьете? – спросила женщина, поднимаясь вместе со мной и взглядом указывая на закипавший чайник.
– Да уже вечер, а у меня ещё одна встреча в городе.
– Ну хорошо, тогда буду ждать звонка, – сказала она, торопливо отбирая из своей папки бумаги для меня и складывая их в отдельный файл. – Давайте я вот тут, поверх ответа из прокуратуры телефон свой вам напишу. Звоните, если появятся вопросы. А когда ждать выхода статьи?
– Я думаю, на неделе станет известно.
– Что ж, буду надеяться. Спасибо вам большое, что не забываете нас. Вы о квартире, пожалуйста, упомяните, которую отцу обещали!
Я кивнул в ответ, и направился к выходу. У самой двери Сотникова окликнула меня.
– Вы ещё вашим молодым людям из редакции привет от меня передавайте, – сказала она мне в след.
Я застыл на месте.
– Каким молодым людям? – осторожно спросил я, медленно поворачиваясь.
–Ну корреспондентам вашим, которые сразу после того случая заходили, – сказала она.
– А какие они были из себя?
– Ну одного я не особенно приметила – маленький, чёрненький, ещё в куртке кожаной был. А второго хорошо помню – высокий такой парень, блондин. Он ко мне несколько раз после заглядывал, всё сокрушался, что статью о нас в редакции не пропустили. Энергичный такой, но, правда, горячий очень.
– Горячий? – переспросил я.
– Да, знаете, один из мужиков, что отца избили, денег нам предлагал, чтобы мы не жаловались на него. Мелочь какую‑то, двадцать тысяч рублей. Я взяла – знала уже тогда, что всё равно не приняли наше заявление, ну а с худой овцы, сами понимаете… Услышал ваш коллега об этом, и раскричался: «Зачем вы взяли деньги у этого палача, надо было ему в рожу их кинуть!»
– А,
