— Я и сам никогда не выбрал бы его себе в родню. Но у нищего выбора нет, как говорится, а я, видишь ли, нищий… Ну что ж, пора собираться мне к нему.
Угадав невысказанное желание Джонни явиться перед богачом не слишком оборванным, Рэб сходил наверх, на чердак, где он спал, и вернулся оттуда с чистой рубахой тончайшего белого полотна и жёлтой вельветовой курточкой с серебряными пуговицами.
— Она мне мала. Тебе, верно, будет впору.
Так и оказалось.
Каким-то чудом — ибо Джонни не заметил, как всё появилось, — на прилавке оказались хлеб и сыр. Со вчерашней пирушки Джонни ничего не ел.
Тщательно расчёсанные прямые русые волосы были перевязаны тафтяной лентой, из-под красивой курточки виднелись оборки безупречно белой рубахи. У Джонни был вполне приличный вид.
Солнце уже зашло, и, судя по часам, что стояли в типографии, пора было отправляться к Лайту. Рэб начал складывать газеты.
— Если они тебя не оставят ночевать, приходи сюда. Ну, молодчина, желаю тебе удачи!
3
На вершине Маячного холма, вдали от суеты причалов, лавок и городских базаров, Джонни задумался: должен ли он, как приличествовало бедному безработному подмастерью, войти с чёрного хода, или, как странник, возвращающийся в лоно семьи, постучаться в парадную дверь прибитым к ней и начищенным до блеска медным кольцом? Серебряные пуговицы и напутственное «молодчина» Рэба придали ему бодрости. Кольцо ударилось о дверь, и тотчас служанка, приседая и спрашивая, как доложить, пригласила его войти.
— Меня зовут Джонатан Лайт Тремейн.
Он очутился в просторной передней. Широкие, неторопливые ступени вели наверх. По стенам висели портреты: купца Лайта в расцвете молодости, красоты и здоровья; Лавинии, написанный ещё в Лондоне, много лет назад, когда эта царственная дева была ещё царственным младенцем; каких-то стариков столетней давности и почерневших от времени. Неужели это их давно высохшая кровь течёт теперь у Джонни в жилах, алая и горячая?
Налево вела дверь в гостиную. Звуки клавикордо приглушённый говор, смех. Может быть, они смеются тому, как он представился служанке? Почему он не назвал себя просто Джонни Тремейн?
— Э-э-хе-хе, — послышался голос Лайта. — Проси его, Дженни. Тут все свои, тесный семейный круг. Всем ведь хочется с ним познакомиться, верно?
Несколько дюжин восковых свечей ярко освещали продолговатую сиренево-жёлтую комнату. Свечи отражались в зеркалах, в серебре, блестящем паркете и красном дереве. Человек двенадцать сбилось в круг в дальнем конце комнаты.
Джонни остановился как вкопанный, боясь совершить какую-нибудь оплошность: он сразу увидел, что новые башмаки, которыми он так гордился, не имеют ни малейшего сходства с изящными чёрными лакированными туфлями на ногах у джентльменов, собравшихся в гостиной.
— Итак, — сказал мистер Лайт, приподнявшись, но не двигаясь с места, — итак, вот мы и пришли?
— Да, сэр.
— Лавиния, кузен Талбот, тётушка Бест! Как вы его находите?
Тётушка Бест, омерзительно уродливая старуха, опирающаяся на две палки с золотыми набалдашниками, прошамкала беззубыми дёснами в усы, что он выглядит ничуть не лучше, чем она ожидала.
Лавиния повернулась на своём стуле у клавикордов. Она была в бирюзовом платье из плотной материи, и оно ей очень шло. Она разглядывала мальчика, чуть склонив голову набок. Джонни приходилось видеть, как дамы разглядывают серебряный чайник, не решаясь купить его, — точно так же смотрела на него и мисс Лавиния.
— А что, папа, он гораздо красивее большинства моих родственников. Не правда ли, кузен Сюэлл?
Румяный клерк, бедный влюблённый Сюэлл, переворачивал ей ноты.
— Правда, дочка. — Глазки мистера Лайта прошлись по Джонни. — Он у нас совсем джентльмен — до пояса. Вы только посмотрите — серебряные пуговицы, оборочки, а?
Он обвёл глазами «тесный семейный круг». Мистер Лайт говорил вполголоса, словно забыл о существовании Джонни, который стоял в другом конце длинной комнаты.
С самого августа месяца мистер Лайт ожидал, что к ним явится «тень из прошлого». Несмотря на старания всей семьи сохранить кое-какие дела в тайне, эти кое-какие дела сделались достоянием общества, проникнув даже в… э-э… низшие слои.
— Так ты принёс чашку, мальчик? — обратился он к Джонни.
— Она со мной, в этом мешочке.
— Прекрасно. Прошу в столовую — всех!
Переход из одной комнаты в другую осуществить было не так просто, ибо, прежде чем тётушка Бест и её две палки с золотыми набалдашниками обрели должную устойчивость, пришлось немало повозиться: где подтянуть, где подтолкнуть. Она бранилась, ворчала и трясла своими усами на всех, не исключая и знаменитого своего племянника.
Лавиния, которая продолжала сидеть за клавикордами, и кузен Сюэлл, склонившийся над её плечом, не пошли в столовую со всеми.
Там, на буфете, стояли три чашки. Они были все точь в-точь такие, как чашка, которую принёс Джонни. Он молча вынул её из мешка и поставил рядом с остальными тремя; затем отступил на шаг, чтобы как следует рассмотреть всю эту разодетую в шёлка и брильянты и пахнущую духами публику, окружившую его.
Мистер Лайт взял в руки чашку и стал разглядывать её, сравнивая со своими. Молча затем протянул её какому-то коренастому и просто одетому человеку, который до сих пор не проронил ни слова.
— Полагаю, — сказал мистер Лайт тихим голосом, что присутствующие здесь леди и джентльмены убедились в том, что чашка, которую… э-э… кузен наш — так, что ли, его величать? — принёс нам сегодня, принадлежит сервизу?
В ответ последовал ропот одобрения. До слуха Джонни доносились как бы издалека серебристые звуки клавикордов.
— Совершенно ясно, что чашка сейчас стоит на своём законном месте. Весь вопрос в том, каким образом она была разлучена со своими товарищами.
Джонни показалось, что ответ на этот вопрос был известен всем, кроме него самого.
— Иными словами, — голос купца плыл плавно, как по маслу, — я утверждаю, что это та самая чашка, которую у меня выкрали. Вот в это окно двадцать третьего августа они и забрались сюда. Шериф, я обвиняю этого мальчика в краже со взломом и приказываю вам арестовать его.
Коренастый человек, которого Джонни заприметил ещё раньше, положил свою тяжёлую руку ему на плечо. Над ухом у него раздался казённый голос:
— Джонни Тремейн, он же Джонатан Лайт Тремейн… подмастерье Эфраима Лепэма… именем короля и колонии… означенная чашка… украденная двадцать третьего дня… месяца… год господа нашего одна тысяча семьсот семьдесят третий….
— Неправда! — сказал Джонни.
— Это вы скажете судье.
— И скажу!
Весь ужас подобного обвинения (ведь в те времена мальчика, укравшего серебряную чашку, могли повесить!) так поразил его, что он казался внешне безучастным, равнодушным. Эта его мнимая невозмутимость произвела дурное впечатление. Тётушка Бест принялась тыкать в него одним из своих костылей. Она надеялась дожить до того дня, когда его повесят. Настоящий змеёныш — и вид-то у него такой! Какая-то румяная дама обмахивалась розовым опахалом — она сразу заметила, что у него одна из тех обманчиво-невинных физиономий, которые так часто бывают именно у скверных мальчишек.
— Напротив, — возразил ей кто-то другой, — у него плутовские глаза.
— Вы только посмотрите на его серебряные пуговицы, — квакала тётушка Бест. — Конечно, он их украл.
— Где ты взял эту курточку, мальчик? — спросил мистер Лайт.
— Мне дали её поносить.
— Поносить? Скажите пожалуйста! Не назовёте ли вы своего благодетеля?
— Типографский мальчик. Я не знаю его фамилии. Он работает в «Наблюдателе». Его зовут Рэб.
— А ведь это дорогая куртка. И ты утверждаешь, что кто-то — причём ты сам говоришь, что не знаешь фамилии этого человека — одолжил тебе свою куртку?
— Да, да, это именно так!
— Шериф, расследуйте!
— Непременно, мистер Лайт.
— Я посылал Сюэлла к Лепэмам, — почтенная, скромная, благочестивая и не очень состоятельная семья Миссис Лепэм божится, что у этого парня ничего за душой не было. Что касается его имени — она показала Сюэллу договор, подписанный покойной матерью мальчика. Она его записала, как Джонни Тремейна, без всяких Джонатанов Лайтов. По мнению миссис Лепэм, он последнее время совсем сбился с пути, украл где-то башмаки и ещё кое-какую мелочь. Она клянётся, что у него никогда не было серебряной чашки. А партнёр мистера Лепэма, мистер Твиди, сообщил, что мальчик — отчаянный лгунишка и что о нём вообще идёт дурная слава.
Шериф между тем извлёк наручники, надел один из них на запястье Джонни, другой — себе.
— Сейчас пойду, доставлю этого бездельника на мессто, мистер Лайт, а там и вернусь — чашка пунша за вами! — весело бросил он, уходя.
