— Ну как ты, Дебил? — заботливо спросил меня подошедший Лга’нхи. — А то я уж думал, ты совсем мертвец, такой бледный лежал.
Я повернулся на бок, уперся рукой в землю и постарался привести себя в более-менее горизонтальное положение. Хренушки, будто скалу с места сдвинуть пытаюсь. «Помоги», — коротко не попросил, а приказал я. И Лга’нхи легко вздернул меня в сидячее положение. Грудь прострелила дикая боль, весь мир пошел юлой вокруг моей больной головушки, а к глотке подступил омерзительный комок. Но я сдержался, и через пару минут земля замедлила вращение и остановилась, комок упал обратно, а боль… боль и слабость остались. Но показывать их сейчас никак было нельзя. Как я тогда сказал? «Это тот мир, в котором загнанные лошади пристреливают себя сами!» Так что никакой демонстрации слабости. Слабак тут не может руководить. Это у них на уровне инстинктов. А если я не смогу руководить, поселку, а вместе с ним и всей нашей затее настанет скорый конец.
— Как там дела? Спасибо, — спросил я у Лга’нхи, одновременно принимая чашку с напитком из рук Осакат. — Много наших потеряли?
— Не-е-ет! — радостно протянул Великий Вождь и ткнул мне под нос обе свои руки с четырьмя отогнутыми пальцами на левой и полной пятерней на правой. — Вот, эти «забритые», а это — люди Кор’тека. Еще Кринтай погиб, но он человек Леокая. А еще у Бокти много, но они ведь не наши.
Так, четыре «забритых», аж пятеро у Кор’тека и до хрена, не меньше двадцати, у Бокти. И того тридцатник — почти треть всего отряда в первом же бою, а еще и раненых тут (я быстренько обежал глазами наш импровизированный лазарет) двенадцать человек.
— А этих сколько положили? — уточнил я у Лга’нхи, заранее зная ответ.
— Много! — с гордостью сказал он мне. — Совсем много! Все, что на берег выскочили, всех побили!
— Я же просил, парочку-другую отпустить! — едва не простонал я.
— Ну, может, кто и убежал, — равнодушно ответил на это Лга’нхи. — Мы их по лесу гнали, а это место плохое, за каждым деревом спрятаться можно. То ли дело у нас в степи!
— Вы там у себя как зайцы в траве прячетесь, — довольно пробасил неслышно подошедший Бокти. — Будто змеи ползаете. А у нас — встал за дерево и стоишь на ногах, как человек, а не на брюхе, как змея, — и заржал, очень довольный тем, как отбрил Лга’нхи.
— Да, Бокти, ты великий воин, — на всякий случай польстил я ему, прежде чем задать неприятный вопрос: — Сколько ты людей потерял?
Бокти горько вздохнул и начал перечислять по именам. Причем подробно рассказывая все степени своего родства с погибшими. Чтобы не запутаться, я загибал пальцы и насчитал восемнадцать погибших и шестерых раненых. Половина всего отряда Бокти.
— Ну да ничего, — оптимистично подвел итог печального списка Бокти. — Зато добычу большую взяли. Одного бронзового оружия — целую лодку загрузить можно. И лодок новых две полных руки и еще два пальца штук нам полагается. А в поселке еще больше возьмем, там у них и меда должно быть много, и зерна, и воска. Все, что с других караванов взяли.
Ну вот оно, началось!
— Бокти, нельзя поселок трогать, — начал я. — Пока нельзя, — подсластил пилюлю. — Мы тут, духи говорят, только треть этих положили. Но и своих треть потеряли. Пойдешь сейчас поселок брать, там всех своих потеряешь, — кто тогда добычу до дома довезет? А ведь еще и другие поселки есть. Помнишь, что нам тот пленный говорил, что ты сам в бою взял?
— Хм. После такой нашей победы и погибнуть не жалко! — гордо встав в позу, провещал Бокти. — Такая великая битва была, слава о ней не забудется никогда! Люди вечно будут петь былины о нашем подвиге на пирах и у лагерных костров! Но добычу упускать негоже, — подытожил он свою пафосную речь меркантильным соображением. — Если мы погибнем, кто привезет ее в наше племя и кто воспоет наши подвиги?!
«Ага, облизьяна волосатая, — мелькнуло у меня в голове. — Знаю я, какие былины вы споете. „Как великий Вождь Бокти со товарищи несметные полчища ворогов побили, а какие-то пришлые в это время у них под ногами крутились!“» Жаль, я не видел, что там произошло и почему именно у него такие большие потери. С оикия понятно. Хотя на них и пришелся основной удар, но тут так драться не умели, и против подобного дисциплинированного строя у местных дикарей нет ни единого шанса. Морячки мои с тылу напали, у них реальные противники, по логике, только те были, кто в испуге к лодкам рванул. Уверен, если бы морячки с ходу грабить не бросились, у них потери бы еще меньше были. А вот ребята Бокти? Небось, помимо потерь в бою, рванули в лес бегущих добивать и трупы обчищать. А там бой разбился на множество поединков, а в таком раскладе обычно размен один к одному идет.
— Вот именно, — подхватил я. — Если ты сейчас всех своих ребят положишь, про тебя будут только в твоем племени песни петь. А если всю Реку для караванов свободной сделаешь, так тебя все племена Реки славить будут. Таким даже старики похвастаться не могли!
Да. Судя по роже Бокти, такая перспектива потрясла даже его самодовольное до невозможности воображение. Заполучить славу в своем племени — это, конечно, дело обычное. А вот в мировом масштабе! Это как какому-нибудь муходрищенскому режиссеру, снимающему документальные короткометражки на дешевенькую видеокамеру, Оскара получить. Мечта, за которую можно убить или отказаться от убийства!
— И как же это сделать? — В глубоко посаженных глазенках под мохнатыми бровями отразились красные ковровые дорожки, блеск брильянтов на холеных женских шейках, огни рампы и позолоченная статуэтка, зажатая в мохнатых лапах с грязными обкусанными ногтями.
— А вот послушай, — ответил ему змей-искуситель моим голосом.
Лучше всего с этим справился бы Доксой, тот единственный калека, что остался от всего улотского воинства. Но посылать инвалида для подобных переговоров, пожалуй, не стоит. В том плане, конечно, что хоть он и единственный, кто знаком с «цивилизованной» традицией ведения переговоров (для Лга’нхи и для Бокти это была абсолютно новая и весьма экстравагантная, на их взгляд, концепция), но, увы, калека слабак, это совсем не то, что нужно для акции устрашения. Ну вот не уважают тут слабость. Чтобы с тобой говорили, не говоря уж о том, чтобы слушали, ты должен только одним своим видом внушать страх и уважение. А если ты на вид хилый или больной, то пусть даже за твоей спиной стоят целые легионы, уважения ты не внушишь, а страх — тем более. Увы, местные ребята простые и незамысловатые, и чаще всего думать дальше, чем на один шаг вперед, или видеть что-то, скрытое под внешним обликом, не способны.
Так что отправил Бокти и как самого представительного, и как самого заинтересованного. Раз захотел Оскара и мировое признание — пусть отдувается.
А пока отдуваться пришлось мне, для того чтобы объяснить ему, что делать и зачем вообще это надо.
Ну со вторым было проще.
— Эти покойники тут чужие, — доверительно сказал я ему, и, думаю, мой голос звучал достаточно зловеще, потому что в этот момент меня скрутил очередной приступ боли. — И если их не похоронить по их обычаям, они в загробный мир так и не попадут, а будут тут шляться и таких бед натворят! Или тебе нужно, чтобы дальше караваны покойники грабили? От них-то просто так уже не отобьешься.
Это Бокти убедило. Полчищами врагов его пугать бессмысленно. Наоборот, начнет храбриться и все сделает по-своему, чтобы, не дай боги, кто не подумал, что он трусит. А вот бояться оживших покойников, духов и демонов — это дело нормальное, и ради избавления от подобной напасти можно даже выполнить данные чужим шаманом инструкции.
А насчет первого — долго объяснял без особого результата. А потом, вспомнив, что Бокти, помимо всех прочих достоинств, еще какой-никакой, а купец, предложил попробовать «продать» местным разрешение похоронить своих покойников в обмен на кой-какие товары. Ведь для сей «продажи» надо не только держать себя с достоинством, но и делать вид, что уважаешь партнера. То есть именно так, как и подобает парламентеру.
Однако, дабы делец не взял верх над политиком, сразу обуздал доисторические аппетиты Бокти, сказав, чтобы много не просил, поскольку покойники уже все скальпированы и ободраны как липки. А значит, особо большой ценности для племени в загробном мире не представляют, и даже если и попытаются замолвить перед духами словечко за племя, духи к таким лузерам прислушиваться на станут. Бокти с этим согласился. И, как мне кажется, с некоторым сожалением. Слава, конечно, славой, а выгоду терять тоже неохота. (Была мысль, в качестве хохмы, подкинуть ему идею париков. Но вовремя сдержался, ведь с него станется начать всерьез лепить на покойников «волосы» из мха, веточек и кабаньей щетины.)
Но самое главное (эта мысль пришла мне в голову только что), мотивировать всю эту торговлю надо тем, что, дескать, есть среди нашего отряда некий пришлый шаман, который хочет с этими покойниками какие-то жуткие штуки делать — не то в ходячих мертвецов обратить и заставить себе служить, не то продать знакомым демонам в преисподней для всяческих издевательств и глумлений. А он, Бокти, человек правильный, старой закалки. И он подобных дел не одобряет. Так что пока шаман сам раненый и потому слабый, надо быстренько покойников похоронить по обычаю. А чтобы потом шаман на Бокти бочку катить не мог, оправдать это дело выгодой.
