Легат Пизон? Я его в жизни не видела. Ходили сплетни, что его послали на Восток, чтобы насолить Германику. Сколько талантов и мыслей потрачено впустую!
Иаков вернулся ко мне.
«Итак, вы окажетесь в этом большом городе 6езымянной незнакомкой, – сказал он. – У вас будут влиятельные защитники, обласканные Германиком. Он молод и задает в городе тон энергии и веселья».
«А Пизон?» – спросила я.
«Его все ненавидят. Особенно солдаты. А вам прекрасно известно, что это означает в римской провинции».
С палубы можно целую вечность любоваться волнующимся, холмистым морем.
В ту ночь мне приснился второй кровавый сон. Он очень походил на первый. Я испытывала жажду, мне необходима была кровь. Меня преследовали враги, враги, которые знали, что я – демон, что меня нужно уничтожить. Я бежала. Свои отреклись от меня, выгнали, беззащитную, к этим суеверным людям. Потом я увидела пустыню и поняла, что умру; я с криком проснулась и села, но тут же зажала рукой рот, чтобы меня никто не услышал.
Меня отчаянно беспокоила жажда крови. Бодрствуя, я себе такого не представляла, но во сне я становилась чудовищем, известным в Риме как Ламия. Или кем-то в этом роде. Кровь была прекрасна, кровь была всем. Неужели старый грек Пифагор прав? Значит, души переходят из тела в тело? Но в той, прошлой, жизни моя душа была душой монстра.
В течение дня мне случалось задремать, и я оказывалась в непосредственной опасной близости от сна, как будто он затаился в моих мыслях, как ловушка, и ждал, когда же удастся завладеть моим сознанием. Но самое страшное начиналось ночью: «Ты уже служила мне! – Что это может значить? – Иди ко мне».
Жажда крови. Я закрывала глаза, съеживалась в постели и молилась:
«Мать Изида, очисти мои мысли от кровавого безумия».
Потом я обратилась к старому проверенному средству – к эротике. Затащить в постель Иакова! Безуспешно. Тогда я еще не знала, что соблазнить евреев всегда было и будет сложнее, чем всех прочих мужчин! Мне дали это понять с великим тактом и вежливостью.
Я оценивающе оглядела всех рабов. И речи быть не может. Во-первых, все они – рабы с галер, среди них нет ни одного «Бен Гура» в оковах, ожидающего, когда я приду к нему на помощь. Обычные отбросы, бедные преступники, прикованные к своим местам по-римски – так, чтобы в случае кораблекрушения они затонули вместе с судном. Как и все рабы на галерах, они умирали от монотонности существования и хлыста. Не слишком приятно было спускаться в трюм галеры и видеть их согбенные спины. Однако я смотрела на них с той же холодностью, что и американец, лицезреющий на экране цветного телевизора голодающих в Африке детей – маленькие черные скелетики с непомерно большими головами, умоляющие о глотке воды. Потом – новости, реклама, музыкальная вставка, далее – репортаж корреспондента Си-Эн-Эн из Палестины: летящие камни, резиновые пули… Телевизионная кровь.
Остальными путешественниками были матросы-зануды и два старых благочестивых еврея, видевшие во мне лишь шлюху, если не хуже, и отворачивавшиеся всякий раз, когда я выходила на палубу в длинной тунике и с распущенными волосами.
Должно быть, я казалась им воплощением непристойности. Но я, глупая, жила в оцепенении, наслаждаясь приятным путешествием, – и все потому, что подлинное горе и ярость пока что не проникли в мою душу. Все произошло слишком быстро.
Я злорадствовала, вспоминая, как в последние минуты своей жизни отец расправился с солдатами Тиберия, дешевыми наемниками, посланцами трусливого, нерешительного императора. А об остальном и думать себе запретила, изо всех сил стараясь изображать из себя закаленную духом римлянку.
Эту официальную римскую позицию по отношению к неудачам, к трагедии прекрасно отобразил современный ирландский поэт Йейтс:
Брось на жизнь и смерть холодный взгляд.
Проезжай, всадник!
Не родился еще на свет римлянин, который не согласился бы с его словами.
Такой я и стала – единственный оставшийся в живых член большой семьи, которому отец приказал «жить». Я не осмеливалась размышлять о судьбе моих братьев, их милых жен и детишек. Я не могла представлять себе избиение детей – маленьких мальчиков, рассеченных широкими мечами, младенцев, пригвожденных к стене. О Рим! Рим и его кровавая старая мудрость! Непременно истребить отпрысков. Убить всю семью!
Лежа по ночам в одиночестве, я оказывалась во власти жутких кровавых снов. Они напоминали фрагменты забытой жизни на забытой земле. Сны развивались на фоне гулкой вибрирующей музыки, как будто кто-то бьет в гонг, а рядом торжественно и глухо звучат барабаны. Как в тумане, я видела на стенах скупые и плоские рисунки, изображающие чужие мне миры. На меня отовсюду глядели нарисованные глаза. Я пила кровь! Пила из маленького дрожащего человека, стоявшего передо мной на коленях, как перед Матерью Изидой.
Я просыпалась, хватала большой кувшин воды, стоявший у кровати, и выпивала его до дна. Я пила воду, чтобы утолить жажду, испытанную во сне, чтобы бросить ей вызов. Меня едва не тошнило от воды.
Я ломала голову. Снились ли мне такие сны в детстве?
Нет. А сны эти вызывали во мне какие-то воспоминания! О посвящении в обреченном храме Изиды, когда такие обряды еще были в моде. Я была пьяна, меня окунали в бычью кровь, мы вставали в круг и исполняли какой-то дикий танец. В голове звучали песнопения в честь Изиды. Нам обещали перерождение!
«Никогда не рассказывай, никогда не рассказывай, никогда не рассказывай…»
Но что могла рассказать опьяневшая новопосвященная, едва помнившая саму церемонию?
Изида вызывала во мне воспоминания о приятной музыке лир, флейт, бубнов, о высоком волшебном звуке металлических струн систра, который Мать держала в руке. Мимолетные воспоминания о том, как мы танцевали обнаженные, все в крови, как поднимались ночью к звездам, как видели по циклам всю жизнь, как ненадолго прекрасно понимали, что луна всегда будет меняться, а солнце всегда будет всходить. Объятия других женщин. Мягкие щеки, поцелуи и покачивающиеся в унисон тела.
«Жизнь, смерть, перерождение – никакая не совокупность чудес, – сказала жрица. – Чудо – понять и принять. Вершите чудеса в своей собственной душе».
Конечно, мы не пили кровь! А бык… Такая жертва требовалась только для посвящения. Мы не приносили на ее украшенные цветами алтари беспомощных животных, нет, наша Святая Мать такого у нас не просила.
Теперь, оставшись в одиночестве посреди моря, я старалась не спать, чтобы не видеть снов.
Но едва усталость брала верх, начинался сон, как будто он только и ждал, пока я закрою глаза.
Я лежала в золотых покоях. Такое впечатление, что я пила кровь, кровь из горла бога, вокруг распевали хоры – унылый повторяющийся звук, не заслуживающий названия «музыка»; а когда я насытилась кровью, этот бог – не знаю, кем он был на самом деле, – поднял меня и положил на алтарь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
