Моя богиня! Изида! Входят и выходят ее последователи, причем в больших количествах, и никто их не беспокоит. В дверях – облаченная в лен жрица! Храм был до отказа заполнен людьми.
Я подумала, что в таком месте я сбегу от любого мужа!
Постепенно я поняла, что на форуме, в центре города, возникло какое-то волнение. Я услышала, как Иаков приказал людям побыстрее убираться с широкой торговой улицы в переулки. Носильщики побежали. Рука Иакова задернула занавески, и город исчез из вида.
По-латыни, по-гречески, по-халдейски выкрикивались новости: убийство, убийство, отравление, предательство. Я выглянула из-под занавески. Люди плакали, проклиная римлянина Гнея Кальпурния Пизона, они проклинали как его, так и его жену Плацину. Почему? Мне они не особенно нравились – но что же все-таки случилось? Иаков вновь приказал моим носильщикам поторопиться. Мы промчались в ворота и оказались в вестибюле просторного дома, по стилю и цвету схожего с моим римским домом, только намного меньше. Я видела те же самые украшения, перистиль вдалеке, группки рыдающих рабов.
Вскоре носилки поставили, и я вышла, очень озабоченная тем, что меня не остановили в дверях, чтобы, по обычаю, вымыть ноги. А волосы у меня расплелись и падали волнами.
Но меня никто не замечал. Я оглядывалась по сторонам, изумляясь восточным коврам, кистям в дверных проемах, птицам, распевающим в клетках – своих маленьких тюрьмах. Весь пол устилали ковры, наброшенные один на другой. Ко мне направились две дамы – судя по виду, хозяйки дома.
«В чем дело?» – спросила я.
Они были одеты по моде, которой придерживались богатые римлянки, – расшитые золотом платья, множество браслетов…
«умоляю вас, – обратилась ко мне одна из них, – ради вашего же блага, уходите! Идите обратно в носилки!»
Они попытались запихнуть меня в занавешенные носилки, но я, рассерженная таким приемом, сопротивлялась.
«Я понятия не имею, где нахожусь, – заявила я. – И не знаю, кто вы такие! Прекратите толкаться!»
Хозяин дома, во всяком случае человек, внешне определенно таковым являющийся, стрелой подбежал ко мне, по его щекам катились слезы, короткие седые волосы были взъерошены – похоже, он рвал их на себе от горя. Он разодрал свою длинную тунику и размазал по лицу грязь. Старик с согбенной спиной и массивной головой, с отвислой морщинистой кожей.
«Ваш отец был моим младшим коллегой, – сказал он мне по-латыни. Он схватил меня за руки. – Я обедал в вашем доме, когда вы были ребенком. Я видел, как вы передвигались на четвереньках».
«Нежный возраст», – быстро ответила я.
«Мы с вашим отцом учились вместе в Афинах, спали под одной крышей».
Женщины, охваченные паникой, зажимали рукам рты.
«Мы с вашим отцом сражались вместе с Тиберием во время его первой кампании. Мы бились со злобными бледнокожими варварами».
«Вы проявили чудеса храбрости», – сказала я.
Мой черный верхний плащ упал, открыв всем неприбранные длинные волосы и простое платье. Никто не обратил на это внимания.
«Германик обедал в этом доме, потому что ваш отец упоминал обо мне!»
«Вот как? Понимаю», – ответила я.
Одна из женщин сделала мне знак забираться в носилки. Где же Иаков? Старик меня не отпускал.
«Мы были вместе с вашим отцом и Августом, когда поступили новости о гибели наших войск в Тевтобургском лесу, о том, что полководец Вар и все его люди убиты. Мои сыновья сражались бок о бок с вашими братьями в легионах Германика, когда он наказывал северные племена! О боги!»
«Да, действительно, потрясающе», – на этот раз вполне серьезно сказала я.
«Залезайте в носилки и убирайтесь!», – крикнула одна из женщин.
Старик схватил меня еще крепче.
«Мы сражались с безумным королем Арминием! Мы могли бы победить! Твой брат Антоний ведь не хотел сдаваться и уходить?!»
«Я… Не…»
«Выведите ее отсюда!» – закричал молодой патриций. Он тоже плакал. Потом вышел вперед и толкнул меня к носилкам.
«Убери руки, слабоумный!» – рявкнула я и дала ему пощечину.
Все это время Иаков беседовал с рабами, вникая в суть дела.
Пока седовласый грек всхлипывал и целовал меня в щеки, Иаков подошел и отвел меня к носилкам.
«Германика только что убили, – сказал он мне на ухо. – Все, кто был ему предан, убеждены, что убийство подстроил Тиберий через легата Пизона. Его отравили. Слухи разносятся по городу, как пожар».
«Тиберий, ну ты и идиот! – прошептала я, закатывая глаза. – Один трусливый шаг за другим!»
Я погрузилась в темноту. Носилки подняли.
Иаков продолжал:
«У Гнея Кальпурния Пизона здесь, естественно, есть союзники. Все передрались. Сводят счеты. Калечат друг друга. Эта греческая семья ездила с Германиком в Египет. Уже начались беспорядки. Мы уходим!»
«Прощайте, друг!» – крикнула я старому греку, пока меня выносили из дома.
Не думаю, что он меня слышал. Он опустился на колени, не переставая проклинать Тиберия. Он кричал о самоубийстве и просил принести ему кинжал.
Мы снова неслись по улицам.
Я наискосок улеглась в носилках, тупо размышляя в темноте. Германик мертв. Отравлен Тиберием!
Я знала, что недавнее путешествие Германика в Египет очень разозлило Тиберия. Египет отличался от других провинций. Рим находился в такой зависимости от его зерна, что сенаторам нельзя было туда ездить. Но Германик поехал – «просто взглянуть на реликвии древности», как говорили его друзья на улицах Рима.
«Это не более чем предлог! – думала я в отчаянии. – Где суд? Приговор? Яд!»
Мои носильщики бежали бегом. Вокруг кричали и рыдали люди:
«Германик, Германик! Верните нам нашего прекрасного Германика!»
Антиохия поистине обезумела.
Наконец мы оказались на узкой улочке, скорее даже, в переулке – ты знаешь, о чем я говорю: целую сеть таких улочек обнаружили на развалинах Помпеи в Италии. Из кувшинов на углах разносился запах мужской мочи. Из высоких труб пахло пищей. Мои носильщики на бегу спотыкались о грубые камни.
Один раз нас отбросило в сторону, когда в узкое пространство влетела колесница, ее колеса, без сомнения, сумели попасть в едва заметную среди камней колею.
Я ударилась головой о стену. Я буквально кипела от ярости и одновременно была крайне напугана.
Иаков попытался ободрить меня:
«Лидия, мы с вами».
Я с ног до головы закуталась в плащ и только одним глазом видела полосы света между занавесками, скрывавшими меня с обеих сторон. Рука сама собой легла на кинжал.
Носилки поставили на землю. Мы оказались в каком-то прохладном помещении. Я услышала голос отца Иакова, Давида, – он с кем-то спорил. Древнееврейского я не знала. И даже не была уверена, что он говорит именно по-древнееврейски.
Наконец Иаков перешел на греческий, и я поняла, что они прямо сейчас докупают для меня подходящий дом со всеми удобствами, включая большое количество красивой мебели, оставленной богатой вдовой, которая жила здесь одна. Но рабов, увы, распродали. Рабов нет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
