них он объясняет диспозицию.
- Я-я-я-понцы в д-д-вух верстах отсюда. В-в-чера б-была ат-така, н-н-но, бог м-м-иловал, от-тбил-лись.
- Много их?
- Н-не м-м-меньше б-б-б…
- Батальона? – помогаю я.
Он кивает.
- Д-да, б-батал-льона.
- Вы сами их атаковали?
Он смущённо разводит руками.
- П-прик-каза не б-было.
Ясно. Выходит, японец тут не пуганый, понятно, почему начальство велело прощупать их здесь. Расслабились, потеряли осторожность - то, что доктор прописал.
- Пойдём на ту сторону ночью, часа в два. Постараемся обернуться под утро перед рассветом. Передайте своим, чтобы были осторожны и не перестреляли нас, когда будем возвращаться.
Офицер кивает.
Перед вылазкой мы накидываем сверху наши «лохматки». Пехотинцы смотрят на нас с любопытством, но вопросов не задают.
- Пора, - командую я.
Пространство перед нами не заминировано, японцы тоже не позаботились о минзаге. Да и не входу это здесь пока. Уже хорошо.
Ползём, вжимаясь всем телом в остывшую землю, стараясь не производить лишних звуков.
Я впереди, тщательно высматривая местность на предмет подлянок. На месте японцев я бы точно установил что-то вроде сигнализации, например, протянул верёвки, подвесил к ним всякие банки-склянки, тот же фарфор, колокольчики…
За мной Лукашин-младший, его ноздри широко раздувается – он способен почуять человека с большого расстояния.
Он трогает меня за ногу, я останавливаюсь, чтобы обернуться. За это время глаза уже привыкли к темноте, поэтому оборотень видит направленный на него взгляд.
- Там, впереди, двое. Недавно ели какую-то дрянь.
- Далеко?
- Шагов семьдесят.
- Берём левее.
Огибаем ночной дозор японцев, вряд ли в этом окопчике сидит офицер, а рядовые начальству не нужны.
Пропахиваем на пузе ещё с полкилометра. Если приподнять голову, можно увидеть высокий бруствер окопов – началась основная линии обороны японцев. Они окопались не хуже наших, позиционная война, дери её за ногу.
Соваться в окопы не стоит: даже если часовые нас не заметят, свалимся на головы спящих солдат и поднимем вселенский хай, а оно нам не нужно.
Берём ещё левее.
Фёдор принюхивается.
- Кажись, водкой ихней несёт.
- Уверен?
- Я эту гадость ни с чем не спутаю.
Интересно, кто может хлестать ночью водку, не боясь о последствиях. Кто-то, облачённый властью, то есть офицер.
- Показывай направление.
Короткий бросок, и мы оказываемся возле землянки. Перед ней в окопе расхаживает часовой. Ему холодно, он то и дело останавливается, чтобы попрыгать на месте или похлопать себя по ляжкам.
Винтовка с примкнутым штыком висит на ремне.
Провожу ребром ладони по горлу. Лукашин-младший кивает и ныряет вперёд.
За долю секунды оказывается за спиной у часового, тихий хруст, и тело японца мягко опускается на землю. Оборотень придерживает его, чтобы оно не свалилось кулем.
Прыгаем в окопчик всей толпой, кроме Акиньшина. У того боевая задача – стоять на стрёме.
Дёргаю грубо сколоченную дверь в землянке и вихрем влетаю внутрь. И тут же усмехнувшись, замираю.
Японец в исподнем дрыхнет в положении сидя у стола, уронив голову на руки. Он успел так набраться, что даже не заметил появления незваных гостей.
Бросаю взгляд на аккуратно сложенный мундир. Есть! Это тайи, аналог нашего капитана. Довольно крупная птица, ради которой стоило переться через линию фронта.
Полдела сделано, осталась другая половина – дотаранить этого самурая до расположения наших.
Лукашин-старший склоняется над стриженной головой японца, что-то шепчет ему на ухо, а потом поднимается. У казака довольный вид.
- Всё, вашбродь, он теперича долго не проснётся. Можно тащить.
За руки-за ноги выволакиваем капитана из землянки. М-да, одно плохо, бельишко на нём светлое, а потому приметное. Быстро пачкаем его «костюм».
Уже лучше.
Ползём к нашим.
С каждой секундой хочется всё быстрее и быстрее, но этот порыв надо пересилить. Мы слишком близко от вражеских позиций.
На сей раз я замыкаю цепочку, попутно устраиваю жителям страны Восходящего солнца разнообразные неприятные сюрпризы. Не зря прихватил с собой несколько гранат, сейчас я творю вещи, с которыми японцы ещё не встречались: устанавливаю растяжки.
Одна, кстати, подстерегает в землянке. Ой, как не поздоровится тому, кто первым в неё заглянет и откроет дверь…
Только успеваю подумать об этом, как позади раздаётся громкий «бадабум». Сомнений нет – землянку навестили. Ну что ж… на всё воля аллаха!
Поднимается шум и гам, слышатся чьи-то крики, причём отнюдь не на русском.
Пуля вжикает рядом со мной.
Вот блин, неужто, засекли?
Замираю, вжавшись каждым сантиметром тела в землю. Я кочка, кочка, кочка, я вовсе не солдат…
Пули щёлкают уже вдали от меня. Хм, похоже японцы лупят в белый, то есть в чёрный пока свет как в копеечку. На наше счастье прожекторов нет, так что заметить нас трудно.
Та-дах! Не знаю, что за крики следуют после взрыва, думаю, это японский мат-перемат.
А ведь это вторая моя растяжка… Неужто погоня?
Но после растяжки энтузиазм преследователей резко умножается на ноль, поэтому нам удаётся благополучно доползти до своих и соскользнуть в окоп.
Там уже стоит тот самый молоденький подпоручик.
- К-как всё п-прошло, ш-штабс—ротмистр?
- Как обычно, - устало улыбаюсь я.
Японец по-прежнему лежит без чувств. Надеюсь, Лукашин-старший не перестарался и не отправил языка в летаргический сон лет так на десять. Ползти за следующим уже как-то не хочется, да и японцы не поймут.
Глава 9
Глава 9
Сам я в допросе захваченного тайи не участвую. С японским у меня худо. Словарного запаса даже из прошлой жизни: банзай, бонсай, суши, сашими, саке и Фудзияма для полноценного допроса явно недостаточно. Так что пусть специалисты повыше уровнем работают.
Участникам рейда даю приказ отсыпаться, остальным – тащить службу: наряды, боевое слаживание, тренировки, все дела. И сам заваливаюсь поспать.
Просыпаюсь оттого, что кто-то тормошит легонько за плечо.
- Вашбродь, вашбродь, подъём…
Приоткрываю правый глаз. Ага, денщик. Сажусь на постели, растираю ладонями лицо.
- Чего там, Кузьма?
- Приказ явиться к господину подполковнику.
- Срочно или как?
- По мере готовности.
Значит, время есть привести себя немного в порядок. Скоробут помогает умыться и даже побриться – как не хватает мне тут одноразовых станков, а местная бритва каждый раз напоминает о печальной судье Остапа Ибрагима Сулеймана Мария Бендер-бея в финале «Двенадцати стульев».
Ладно, это лирика, попаданческим изобретательством займёмся после войны, а пока пользуемся артефактами местной цивилизации. Отлично выправленное Кузьмой лезвие с тихим шорохом
