— Само собой, — говорит лейтенант. — Сколько с меня?
— Ничего, — поспешно отвечает хозяин. — Один вопрос, если только вы не обидитесь…
— Ну?
— Были вы в казарме?
— Нет, не был.
— Значит, и вы не знаете. В казармах, говорят, переполох…
Он выжидательно смотрит на лейтенанта, может быть, его тревожит мысль о кровоподтеке у гостя. Но лейтенант не говорит ни слова. Хозяин заискивающе спрашивает:
— Вы ведь не думаете, господин лейтенант, что завтра будет жарко?
— Жарко?
— Да, жарко. Бои, стрельба. Я тогда не пущу своего парня…
— Ну вот! — от души смеется лейтенант. — Что это вам мерещится? Бои, стрельба — такого уже не бывает! Теперь путч — это же одно удовольствие! Геройская смерть сдана в архив, упразднена с восемнадцатого года… — Он внезапно останавливается, как бы охваченный отвращением.
— Не знаю, может, вам и смешно, — серьезно отвечает хозяин, — но мне совсем не до шуток, господин лейтенант, у меня, понимаете ли, один-единственный сын. Кому я передам свой трактир, если с ним что случится? Ведь не хочется так, зря, проработать всю жизнь! Посмотрели бы вы на этот трактир, когда я купил его двадцать лет назад — собачья конура была! А теперь! Нет, знай я, что взаправду будет жарко, — мне своего парнишку жаль. А если нет, пусть идет на здоровье — это и для дела хорошо.
Лейтенант еще раз заверяет трактирщика, что все в порядке, никакой опасности не предвидится. Еще раз обещает своевременно вернуть куртку и наконец уходит. Он знает, что наврал хозяину, но это не имеет значения. Чуть побольше вранья или поменьше, это уже не важно. Если хорошенько вникнуть, то может стошнить от мысли, что заставляет таких людей участвовать в путче, но и Рихтера, пожалуй, тошнит от мысли, что заставляет участвовать в путче лейтенанта. Странное заболевание мозга, притупление самолюбия, уже сделало такие успехи, что лейтенант сам это замечает.
Короткий привал в трактире, два глотка пива освежают его. Он шагает быстро и вскоре добирается до застроенной виллами улички, цели своего путешествия. Зеленые изгороди и деревья вокруг вилл уже стали прозрачными; лейтенант ускоряет шаг, он надвинул фуражку на лоб, ему не хочется, чтобы его заметили и узнали здесь, где живет так много офицеров.
На вилле, куда он идет, проживает полковник, кадровый полковник рейхсвера. По своему общественному положению лейтенант мог бы с полным правом нажать кнопку звонка, вокруг которого вьется надпись: "Только для господ". Но лейтенант не нажимает этой кнопки, он проходит шагов десять до маленькой железной калитки с вывеской: "Для поставщиков". Он открывает калитку, идет по выложенной плитняком дорожке — дорожка для господ усыпана черным и белым гравием — и, обойдя кругом, останавливается у черного хода, там, где стоят шесты с перекладинами для ковров и мусорные ящики. Вместо того чтобы подняться на пять ступенек вверх, в бельэтаж, блистающий зеркальными окнами, он спускается на пять ступенек вниз, в подвал, где окна забраны решетками. Он направляется в кухню…
Лейтенант всегда считал, что цель оправдывает средства. Он не постеснялся совратить честную девушку Фриду и сделать из нее домашнюю шпионку — зато он не раз узнавал, что творится за кулисами гарнизона, а знать это было очень полезно. И если сейчас он шел сюда с меньшей охотой, чем обычно, то не только потому, что настроение у него было далеко не розовое, а прежде всего потому, что никогда еще он не заглядывал сюда при дневном свете. Днем наши действия носят иное обличье, чем ночью. У полковника, живущего в бельэтаже, есть две дочки, лейтенант даже танцевал с ними; было бы весьма неприятно, если бы эти дочки застали его в районе кухни. Не поступков своих стыдится лейтенант, он стыдится того, что его могут увидеть при совершении этих поступков.
Лейтенанту повезло: войдя в коридор, он повстречался не с кем иным, как с горничной Фридой. Она идет из своей комнаты со щеткой и совком в руках.
— Здравствуй, Фридель, — приветствует его лейтенант.
Фридель, девушка лет двадцати, полногрудая, красивая той несколько грубой, деревенской красотой, от которой уже к двадцати пяти годам и следа не остается, слегка вздрагивает.
— Это ты, Фриц? — спрашивает она. — Уж и днем приходишь? Некогда мне.
Все же она ставит щетку и совок в угол.
— Ну, Фридель? — с усилием спрашивает лейтенант. — Что ж, ты не рада, что я пришел?
Она и не думает подойти ближе, обнять его, поцеловать, как всегда. Обычно она расцветает при виде своего лейтенанта. Зазналась девчонка! Влюбленность, безответная покорность, куда все это делось?
А теперь Фридель говорит с насмешкой:
— Я еще утром знала, что ты придешь!
— Вот так так! — Лейтенант прикидывается удивленным. — У тебя бывают предчувствия? Уж не во сне ли ты меня видела, Фрида? Да и на меня тоже что-то нашло… я подумал, хорошо бы повидать Фридель…
Хоть умри, лейтенант никак не может настроиться. Он разглядывает девушку, он умышленно ее разглядывает. Да, это славная девушка, у нее приятная грудь, сильные бедра, красивые ноги, с несколько грубоватыми лодыжками… Ах, ничего не выходит, ему никак не удается взвинтить себя. Она или другая — ему совершенно безразлично, а ведь Фридель не так уж глупа, она это замечает!
— Вот как, на тебя нашло, Фриц! — насмешливо говорит Фрида. — Ты, вероятно, прослышал, что вы там провалились с вашим путчем, и тебе хочется кое-что выведать у своей Фридель? А?
— Провалились, как это так? — спрашивает он, надеясь, что она проговорится.
— Не валяй дурака! — гневно восклицает Фридель. — Ты очень хорошо знаешь, о чем я говорю. Дело твое дрянь, вот ты и приперся. И сам ты дрянь, дерьмо! Когда я сегодня услышала, о чем толкуют полковник с барыней, я сразу подумала: "Посмотрим, Фридель. Если он сегодня припрется, значит, не к тебе он ходит, Фридель. Значит, он ходит сюда выведывать, значит, ты только его шпионка". И, видишь, не прошло и двух часов, — ты уже тут как тут. А туда же, хочет уговорить меня, что на него нашло.
Она смотрит на него гневно, презрительно, она немного сопит, ее сильная грудь вздымается и опускается, лейтенант это видит. "Нечего мне с ней лясы точить, — потерянно думает лейтенант, глядя на бурно дышащую грудь. — Надо во что бы то ни стало узнать, что сказал полковник жене…"
И вдруг, не говоря ни слова, проходит мимо девушки, идет к ней в комнату, в ее каморку. Кровать еще не убрана, на ней смятая постель, здесь она лежала, спала…
— Сейчас я тебе покажу, что на меня нашло, — торопливо говорит он, обнимая девушку. Он не обращает внимания на то, что она отбивается, он никогда не обращал внимания на сопротивление девушек, все это жеманство, церемонии! Она уперлась кулаками ему в грудь, в ушибленное место, но он прикрыл ее лицо своим лицом, впился ртом в ее рот, который она крепко, упрямо сжимает. Он целует ее, целует…
"Я еще целую, — думает он потерянно. — Сейчас она поддастся, ее губы раскроются, и тогда — смерть. С поцелуями придет смерть, поцелуи развяжут ей язык, она все мне расскажет. И тогда останется только пойти в Черный лог и сделать то, что я сказал Виолете. Проклятая Виолета!"
Сам того не замечая, лейтенант произнес вслух ненавистное имя. Он уже забыл, что целует девушку, он лишь бессильно держал ее в объятиях.
И вдруг он почувствовал, что его с бешеной силой оттолкнули. Он с грохотом падает, ударяясь о шкаф.
— Убирайся вон! — гневно кричит девушка. — Враль! Мне для тебя шпионить, а ты в это время будешь думать о других?
Она тяжело дышит.
Лейтенант с растерянной, виноватой улыбкой стоит у шкафа. Он не делает попытки объяснить, оправдаться.
— Да, Фридель, — говорит он наконец с тем же виноватым видом. — Так уж смешно устроен мир! Ты права. Мы уже в школе учили: nemo ante mortem beatus. Или что-то в этом роде, я уж точно не помню. Это значит: никого не называй счастливцем до его смерти, и никто до самой смерти не знает, что он и кто он. Правда твоя: я — враль. Ну, Фридельхен, не сердись!
Он протягивает ей руку, которую она нерешительно берет, гнев уже погас, его смущение сообщилось и ей.
— Боже мой, Фриц, — говорит Фридель, не зная, что сказать в ответ на его мудреное изречение. — Ты такой чудной. Я взбесилась, потому что ты меня ни в грош не ставишь. — Он делает протестующий жест. — Ну, ладно, не будем об этом говорить. И если хочешь, я расскажу тебе, что полковник сегодня утром…
Он отпускает ее руку.
— Нет, спасибо, Фридель. Уже не нужно. Все это, — продолжает он размышлять, — и в самом деле чудно. И все это меня уже не касается. Ну, прощай, Фридель. Постарайся как можно скорее выйти замуж, это самое для тебя лучшее…
И он уходит. Он даже забывает еще раз на прощанье взглянуть на нее. Девушка Фрида уже тоже перестала для него существовать, он не слышит, что она кричит ему вслед. Погруженный в свои мысли, он идет по коридору подвала, поднимается вверх и шагает по выложенной плитками дорожке сада к выходу. Он держит в руках фуражку, ему все равно, увидят ли, узнают ли его. В эту минуту он не отдает себе отчета, что на свете, кроме него, существуют и другие люди. Ему довольно возни с самим собой.
