– Да. Но на земле нет силы, способной бороться с императором. Да и способной заменить его в случае победы тоже нет.
– Но бескрылые как-то ведь жили?..
– И где они теперь? Им не помогла даже их наука о Боге.
Наан удрученно покачала головой. А Лабастьер продолжил:
– Но на самом деле, я думаю, мир свободных бабочек все же возможен.
«… Город общего счастья, Город без зла и лжи, Город, где нет ненастья, Город, где все равны…»
– продекламировал он. Ты помнишь, откуда это?
– Конечно. «Сон святой Ливьен по пути к Пещере Хелоу».
«… Город, куда дорогу Хочет найти любой. Знает ее Внук Бога, И поведет за собой…»
Лабастьер невесело усмехнулся:
– Да. Поначалу я и в самом деле думал именно так. Но, изменяясь, я, сам того не замечая, менял и свои устремления. – Наан посмотрела на него удивленно. Не заметив того, Лабастьер опять заговорил об императоре в первом лице. – И теперь, чтобы сделать мир таким, как мне мнилось когда-то… Как ЕМУ мнилось, – поправился он наконец, – его-то самого и нужно уничтожить прежде всего. И принести в жертву еще много, очень много жизней. Стоит ли? Вообще, стоит ли идея жизней? Однажды он решил, что стоит, и вот что из этого получилось. Он думал, убивать придется только в начале, а оказалось – останавливаться нельзя.
– Смерть, снова смерть… – устало пробормотала Наан, прикрывая веки. А Лабастьер, тряхнув головой, добавил:
– А мой вопрос «где теперь бескрылые?»– не столь риторичен, как может показаться. Они теперь – это мы. Процесс реинкорнации не остановился с гибелью мира бескрылых. Он не остановится никогда. А вот тебе и главное тому подтверждение: мы любим друг друга, как когда-то любили друг друга они.
В путь двинулись с рассветом следующего дня и до берега небольшой речки, от которой брал свое начало суровый кряжистый лес низовья, добрались спустя всего лишь неделю. Благо, над каменистыми и пустынными плоскостями лестницы Хелоу лететь им пришлось вниз и налегке. Они не позволяли себе отдыхать более четырех-пяти часов в сутки, забываясь неглубоким тревожным сном, хотя первые два дня Наан и чувствовала себя еще нездоровой и слабой.
Они не дежурили по очереди, ведь если бы они делали так, время на отдых увеличивалось бы вдвое. Опасность, котороя могла возникнуть во время их сна, была достаточно абстрактна, тогда как месть императора была более чем реальной, и каждая бессмысленно потерянная минута приближала ее. Они полностью положились на судьбу. И им повезло: за эту неделю ни единой экстремальной ситуации не возникло.
Перелетев речку и опустившись на ее берегу, они, не сговариваясь, сбросили с себя опостылевшую, пропитанную потом одежду, положили на землю оружие и, поначалу чуть-чуть стесняясь своей наготы, а потому не глядя друг на друга, вошли в пенистый игривый поток.
Студеными струями воды усталось смывалась с их тел вместе с последними признаками цивилизованности и вскоре, почувствовав себя блудными детьми природы, они принялись играть и резвиться так, словно в душах их не было ни страха, ни стыда, ни тяжкого бремени прожитого.
Они не боялись вымочить крылья, так как зарание договорились, что, добравшись до леса, устроят себе большой привал в первом попавшемся дупле, к которому можно будет влезть по веткам. Для того, чтобы способность летать вернулась, достаточно будет нескольких часов. А уж до места привала можно добраться и пешком.
Плескаясь и любуясь алмазной игрой капель на солнце, Наан то и дело прикасалась к мокрой горячей коже Лабастьера и чувствовала от этого пьянящее возбуждение. Но когда он, по-видимому, испытывавший то же самое, попытался овладеть ею, она выскользнула из его объятий, шепнув: «Не сейчас…» И он не настаивал. Эта ситуация принесла Наан неожиданное наслаждение, ведь она впервые повела себя с Лабастьером так, словно он был обыкновенным влюбленным в нее самцом, и он ответил ей тем же.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
(В какой-то степени, хотя, конечно же, с большой натяжкой, их даже можно было назвать ровесниками: телесное воплощение императора, ставшее теперь самостоятельным, вышло на свет из куколки всего лишь на год раньше Наан.)
И вот, часть одежды обмотав вокруг бедер, а остальное свернув в узлы, они, посвежевшие, но все еще ощутимо нуждающиеся в отдыхе, выбрались на берег. Сжимая в руках бластеры и вибрируя крыльями, чтобы те обсохли побыстрее, босые и притихшие, вошли они в тенистые кущи.
Величавые гладкоствольные деревья с широко раскинувшимися в поднебесье кронами обступили их неотвратимо и безмолвно, словно укоряя за что-то своим извечным молчанием. Кое-где буро-зеленая кора вековых великанов была покрыта бесформенными наростами и мхом. Ни крики птиц, ни шелест ветра не нарушали тишь. Даже крупные муравьи, проползая вверх и вниз по стволам, казалось, ставят свои лапки на кору дерева с особой осторожностью и торжественностью.
Наан, оглядевшись, не заметила вокруг ни одного молодого деревца, и ей пришло в голову, что лес этот, однажды родившись, вечен, что он сродни императору и уж точно имеет божественное происхождение.
Лабастьер отнесся к окружающему с несколько меньшим благоговением, возможно потому, что его трехсотлетняя память еще хранила впечатления начала его жизни, точнее, жизни первого воплощения Внука Бога. Он не вертел головой и не ахал, как это делала Наан, а лишь внимательно вглядывался в заросли, подыскивая подходящее для отдыха отверстие в стволе. Но стволы были ровными и цельными.
– Похоже, отдыхать придется прямо на земле, – сообщил он.
– Это слишком опасно. Пока мы еще в состоянии двигаться, лучше уж тогда идти, – отозвалась Наан. – В лесу немало неожиданностей. Если мы остановимся тут, обязательно придется бодрствовать поочередно, и это займет уйму времени. Когда-нибудь лес изменится, и мы найдем убежище.
– Откуда такая увереннность?
– Целое племя ураний жило в этом лесу в дуплах.
– Лес велик. До того участка, где они обитали – еще почти месяц лету. Это во-первых. А во-вторых, дупла, в которых жили урании – искусственного происхождения. Из поколения в поколение они, по традиции, делали глубокие надрезы в стволах молодых деревьев. Когда те вырастали, на месте надрезов появлялись дупла, служившие жилищами потомкам тех, кто позаботился об этом. Но в принципе, – кивнул он, – ты права. Лучше все-таки идти и искать. Если, конечно, ты еще не выбилась из сил….
Покосившись на него, Наан чуть заметно улыбнулась. Он ведь не хуже нее знает, что она и крепче, и выносливее его. Порой он ведет себя даже не как ее сверстник, а как бабочка значительно моложе ее.
К закату крылья обсохли настолько, что путники смогли лететь. И, несмотря на сомнения Лабастьера, вскоре они все-таки действительно выбрались на поляну совсем иного характера. Новый пейзаж был несколько веселей за счет обилия лиан, вьюнов с крупными желтыми и белыми цветами и засчет снующих вокруг последних удивительных миниатюрных пташек с непомерно длинными клювами. Но прежде всего картина кардинально изменилась от того, что тут росла совсем другая порода деревьев – кустистая и разлапистая, с уродливыми корневищами, высоко высовывающимися из почвы, и с корой, испещренной глубокими вертикальными трещинами.
Легкая прохлада опустилась на землю, и путники вновь облачились в свои костюмы. То Лабастьер, то Наан облетали очередное «подозрительное» дерево, проверяя, не спряталось ли в его листве подходящее для ночлега дупло. И найти такое удалось. Но уже ночью. Однако пользоваться при этом ночным зрением не пришлось: налитый презрением к маленьким крылатым существам драконий глаз луны был сегодня таким ярким и огромным, что в лесу было светло почти как днем.
