Он шагнул в темноту и запер за собою дверь… Наконец!!
Полоска света слабо тянулась из передней и ломалась на сверкающей белизной голой ножке… Она стояла с теплым платком на голых плечах, который крепко держала у горла… Сердце ее так бурно колотилось в груди, что ничего спросить она не могла… Разве она не знала, что будет так?.. Все будет именно так?.. Постучится и войдет… И возьмет ее всю… ее, изнемогающую от прозы жизни, от жажды счастья!..
Он слышал, что даже зубы ее стучат… "Как тогда… как тогда…" – вдруг вспомнил, вдруг понял он… И сам задрожал в предчувствии невыносимого блаженства.
Он взял ее за кисть руки, теплой и дрожавшей, взял больно, судорожно – и властно повел за собой. Все так же молча они вошли в переднюю. На полу оплывала свеча. Он запер дверь… Она стояла перед ним, ожидающая, отдающаяся, покорная… "Как тогда… как тогда…" – опять ярко вспомнил он и побледнел.
Он взглянул в ее лицо. Озаренное снизу свечой, с тенью под глазами, полускрытое распущенной волной волос, оно показалось ему чужим. Ее глаза, широко открытые, неподвижные, немые, были полны какой-то огромной, мистической тайны… Почему она показалась ему другой?.. Загадочной и далекой?.. Как будто он не понимал ее до этой минуты… или как будто это была незнакомая женщина, но которая ждала его все эти дни, всю эту ночь, как ждет фаталист неизбежную судьбу…
Он разжал ее руки. Платок соскользнул с плеч. Он разорвал рубашку, и перед ним стояла "Диана" Гудона[270], без мыслей, без слов, как она, но живая, теплая, трепетная… Кто? Не все ли равно? Это был живой символ красоты, царящей над миром, над жадной мужской душой, источник поэзии и вдохновения, зажигающий души людей, – вечно творческая, великая сила!
…………………………
Через неделю Тобольцев был арестован на улице…
…………………………
XVIII
Прошел год.
Около Рождества Тобольцева выпустили на поруки до суда. Мать внесла десять тысяч залогу, поручилась Засецкая.
И в тюрьме, как и на воле, Тобольцев пользовался огромной популярностью. Анна Порфирьевна, зажав в руке адрес, сунутый ей потихоньку на свидании с сыном, ехала в Марьину слободку или к Бутырской заставе, чтоб поднять на ноги семью рабочего, ждавшего суда, или семью ссыльного. Она жила этими беглыми свиданиями; она слова не позволяла сказать против сына… Когда в первый месяц пронесся слух, что его расстреляют, Соня и мать обегали все пороги, кланяясь, плача и умоляя сказать, за что он взят. От этого зависело все… Красота Сони была ключом, отворявшим все двери, и вскоре выяснилось, что его арестовал на улице давно знавший его сыщик. На допросе Тобольцев не отрицал того, что знал Потапова, но из первого же допроса он сам понял, что спасен. Его участия в вооруженном сопротивлении в ту страшную ночь никто не подозревал… А те, кто знали об этом, были уже мертвы…
Тобольцева навещали мать и Соня, впоследствии выдававшая себя за его сестру. Жену он не звал, она и не приходила… И чем дальше шло время, тем выше поднималась между ними стена…
А между тем жизнь Анны Порфирьевны становилась все богаче и полнее. Дети Веры Ивановны страстно привязались к ней и к нянюшке. Все учились… девочки в частных гимназиях; мальчик в реальном. По праздникам Анна Порфирьевна возила их на свиданье в тюрьму. Никого из арестованных не выпускали на поруки, как ни хлопотала она.
За этот год многое передумала она, оглянулась зорко кругом и себя поняла… Теперь уже не стояла она, как позапрошлое лето, растерянная и безвольная, между двух лагерей; путь ее был выбран бесповоротно. Сын взвалил ей на плечи сладкое бремя забот о людях, которые должны были бы чувствовать в ней врага… И эти люди шли к ней с доверием и уважением. А она несла им свою молодую, растущую, бессмертную душу, радуясь тому, что дни ее полны, что ночи ей уже не страшны…
Был морозный веселый день, когда Тобольцев пошел бродить по городу. Он стоял на Пресне, перед знакомым двухэтажным белым домом… Теперь в стенах его зияли огромные дыры. Крыши не было, ворот тоже Стоя перед руиной, он в глубоком волнении глядел в черные впадины окон, как глядят в немые очи слепого… Все прошло… Все погибли…
Угрюмый и бледный, он шел дальше, а за ним тихо шли дорогие тени: Степан, Дмитриев, Ситников, которого он успел так полюбить за одну неделю, юношеской отвагой которого он так восторгался… Тени Бессоновой, Тани, Наташи… В тюрьме он узнал, как она погибла… Когда все рухнуло и восставшие заперлись на Прохоровской фабрике[271], Наташа и там взяла на себя поручения, от которых отказывались смельчаки. Вместе с одним рабочим она кралась ночью, чуть не ползком, по льду Москвы-реки в город с важной директивой. Им вслед послали несколько пуль, и Наташа была убита. Рабочий лег на лед и притворился мертвым. Но их никто не преследовал и не искал… Не до того было… Через полчаса он поднялся, подполз к Наташе и взял ее за руку. Она уже закоченела… Вспоминая эту минуту, рабочий плакал…
Тобольцев искал в это утро тот путь, которым он бежал из засады, тот дровяной склад, где он прятался… Нет… все исчезло, как это бывает во сне… Но он нашел тот переулок, то крыльцо… Это место он знал… Бледный, стоял он перед этим домом и озирался… Вон там ехали патрули… так близко! Вот на этих камнях билось его сердце… О, эта единственная, незабвенная, страшная и прекрасная ночь!..
Потом он нашел последнюю квартиру Софьи Львовны и поглядел вверх, в окна, за которыми жили теперь чужие люди… И здесь был полный разгром. Скольких взяли!.. Софья Львовна и муж ее успели скрыться и бежали потом за границу. Но Майская… бедная Майская!.. Она не хотела спасаться… Она не хотела верить в смерть Степушки… Она искала его труп, когда поверила, наконец, и эта любовь сгубила ее… Из тюрьмы ее скоро перевели в психиатрическую лечебницу… "Ее песенка спета…" – думал Тобольцев.
Над обломками рухнувших надежд, над развалинами гордого здания уцелели только двое из тех, кого он знал: Федор Назарыч и Фекла Андреевна. Бодрые, дерзкие, упругие, они пережили разгром, выдержали бурю, пронесшуюся над страной, и выпрямились опять… И, улыбаясь, глядят вперед и ждут, когда рассеются тучи, и работают, и верят… как бы живые символы бессмертной идеи… Да еще спаслись Соколова и Шебуев. Они оба были на Прохоровской фабрике, оба были душой восстания. О Соколовой шли легенды, будто она дралась на баррикадах с поразительной храбростью и что от жестокости ее в расправе с врагами содрогались даже мужчины… Сколько здесь было правды, трудно сказать… Но она и Шебуев пользовались огромным престижем. Когда решили сдаться, они скрылись и бежали за границу только в январе. Вера Ивановна, Марья Егоровна, оправившаяся от тяжелых ран, и Иванцов томятся в тюрьме в ожидании скорой ссылки. И говорят: "Слава Богу!.. Разве мы не ждали худшего?.."
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
