Если бы только он мог. По мере того как утро превращалось в день и жара наваливалась, подобно душному пологу, Альберико стал ощущать, как его воля постепенно, неохотно, мучительно отступает, сгибается под страстным, неослабевающим, оглушающим напором силы Брандина. Посылаемые игратянином с холма волны усталости и слабости накатывались на армию барбадиоров. Волна за волной, неутомимые, как прибой.
И Альберико приходилось их блокировать, поглощать и отражать эти волны, чтобы его солдаты могли сражаться дальше, без страха, сохраняя мужество и силы, изнемогая лишь от палящего солнца, которое заливало жаром и армию врага тоже.
Но задолго до полудня какая-то часть магии игратянина начала проникать сквозь его щит. Альберико не в состоянии был удержать ее всю. Она продолжала заливать долину, монотонная, как дождь, не меняясь по силе и ритму. Просто сила, льющаяся в огромных количествах.
Вскоре — слишком скоро, слишком рано — барбадиоры начали чувствовать, что сражаются так, словно поднимаются в гору, хотя находились на плоской равнине, словно солнце над их головами светит яростнее, чем над головами их противников, словно их уверенность и мужество вытекают с потом, сочатся сквозь одежду и латы.
Только численное превосходство удерживало их в строю, поддерживало равновесие на этой равнине Сенцио все утро. Альберико сидел в большом кресле под навесом, непрерывно вытирая лицо и волосы смоченной тканью, и боролся с Брандином Игратским всей своей мощью и всем мужеством, которые мог собрать.
Но вскоре после полудня, проклиная себя, проклиная душу давно съеденного червями Скалвайи д'Астибара — который чуть не убил его девять месяцев назад и который все-таки отнял у него столько сил, что убивал его сейчас, — проклиная императора за то, что тот живет так долго, превратившись в бесполезную, слабоумную, престарелую оболочку, Альберико Барбадиорский осознал мрачную, безжалостную истину: все его боги действительно покинули его под жгучим солнцем этой дальней земли. Когда начали приходить сообщения о прорыве передней линии обороны его войска, он стал готовиться, по обычаю своего народа, к смерти.
И тут случилось чудо.
Сначала он даже не мог понять, что происходит, настолько его разум был подавлен этой борьбой. Только то, что эта колоссальная тяжесть магии, льющейся вниз с холма, внезапно, необъяснимо уменьшилась. Она стала почти вдвое меньше, чем была всего мгновение назад. Альберико мог ее выдержать. Легко! Этот уровень магии был меньше его собственного, даже при его нынешней слабости. Он мог бы даже наступать, а не только защищаться. Мог атаковать! Если у Брандина больше ничего не осталось, если игратянин внезапно достиг предела своих ресурсов…
Отчаянно обшаривая мысленным лучом долину и холмы вокруг в поисках отгадки, Альберико вдруг наткнулся на третий источник магической силы и понял — и в сердце его из пепла возродился восторг, — что все же рогатый бог его не покинул, и Королева-Всадница Ночи тоже. Где-то неподалеку стояли чародеи Ладони, и они помогали ему! Они ненавидели игратянина так же сильно, как и он! По каким-то непонятным причинам они были на его стороне против человека, который назывался королем Играта.
— Я побеждаю! — крикнул он своим гонцам. — Скажите командирам в первых рядах, поднимите их боевой дух. Скажите им, что я отражаю силы игратянина!
Вокруг него раздались радостные крики. Он открыл глаза и увидел, как гонцы бегут вперед, через долину. Он потянулся мысленно к этим чародеям, четырем или пяти, насколько он мог судить по их силе, возможно, шести, пытаясь мысленно слиться с ними и их мощью.
Но тут же получил отпор. Он точно знал, где они находятся. Он даже видел их — на кряже, к югу от холма Брандина, — но они не позволили ему соединиться с ними и не открыли, кто они. Должно быть, они все еще боялись, из-за того, как он поступал с чародеями, когда их обнаруживал.
А как он поступал с чародеями? Теперь он будет ими гордиться! Он даст им земли, богатство и власть, почет — и здесь, и в Барбадиоре. Богатство, какое они и представить себе не могут в своих голодных, скудных мечтах.
Неважно, что они не открылись перед ним. Это не имело особого значения. До тех пор, пока они здесь и своей магией помогают ему защищаться, сливаться с ними воедино нет нужды. Вместе они равны по силе Брандину. А им больше ничего и не надо, только держаться на равных: Альберико знал, что у него все еще вдвое больше солдат на поле боя, чем у противника.
Но в то время как надежда снова возрождалась в его душе от этих мыслей, он почувствовал, что тяжесть начинает возвращаться. Невероятно, но мощь игратянина снова росла. Он поспешно проверил: чародеи на кряже все еще оставались с ним. И все же Брандин продолжал наступать. Он был таким сильным! Таким чертовски, невообразимо сильным. Даже один против всех он усиливал мощь, черпая ее из глубин источника своей магии. Как глубоко он может в него погрузиться? Сколько еще сил у него осталось?
Альберико понял, и его окатило холодом среди адского огня битвы, среди жестокой жары этого дня, что он не имеет об этом представления. Никакого представления. И ему оставался только один путь. Единственный путь, доступный ему с того момента, как началось сражение.
Он снова закрыл глаза, чтобы лучше сосредоточиться, и собрал весь остаток сил, чтобы сопротивляться. Сопротивляться, удержаться, сохранить стену в целости.
— Клянусь семью сестрами бога! — горячо воскликнул Раманус. — Они снова наступают!
— Что-то произошло, — в ту же секунду прохрипел Брандин. Над ним соорудили навес от солнца и поставили кресло, чтобы он мог сесть. Но он стоял, иногда держась одной рукой за спинку в поисках опоры, чтобы лучше видеть ход сражения внизу.
Дианора стояла очень близко, на тот случай, если вдруг ему что-нибудь от нее понадобится, воды или утешения, все, что она может ему дать, и старалась не смотреть вниз. Ей не хотелось больше видеть, как умирают люди. Но она не могла ничего поделать с доносящимися из долины криками, и каждый вопль снизу, казалось, летит вверх и вонзается в нее, как кинжал, выкованный из звука человеческой агонии.
Неужели так же было у Дейзы, где погиб ее отец? Закричал ли он так же, получив смертельную рану, видя, как кровь жизни покидает его, неудержимо окрашивая воду реки в красный цвет? Неужели он погиб так же ужасно, под мстительными клинками солдат Брандина?
В этой наступающей слабости виновата была она сама. Ей не следовало здесь находиться. Ей следовало знать, какие образы разбудит в ней битва. Она чувствовала себя физически больной: от жары, от шума, от запаха бойни, поднимающегося снизу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
