Спустилась тревожная, беспокойная ночь. Всю ночь на улицах толпился народ. Казалось, никто в Сенцио не может спать. Ночь выдалась ясная и очень красивая, обе луны катились по небу. Возле гостиницы Солинги собралась толпа — внутри уже не было места, — чтобы послушать троих музыкантов, которые играли и пели о свободе и о славном прошлом Сенцио. Песни, которые не исполняли с тех пор, как Казалья отказался от прав на герцогский престол своего отца и позволил называть себя губернатором, а посланники тиранов стали его советниками. Казалья мертв. Оба посланника мертвы. Музыка плыла из гостиницы Солинги в душистую летнюю ночь, выплескивалась на улицы, поднималась к звездам.
На рассвете пришло известие. Альберико Барбадиорский пересек границу вчера после полудня и продвигается на север с тремя своими армиями, сжигая на своем пути деревни и поля. Еще перед полуднем с севера тоже пришли вести: флот Брандина в бухте Фарсаро поднял якоря и отплыл на юг с попутным ветром.
Война началась.
В городе Сенцио люди покидали свои дома, таверны и улицы и перед храмами Триады выстроились очереди.
В почти опустевшем переднем зале у Солинги в тот день один человек продолжал играть на тригийской свирели. Стремительная, почти забытая мелодия звучала все быстрее и быстрее, взлетала все выше и выше.
20
Море находилось у них за спиной, в конце длинной пастушьей тропы, вьющейся вниз по склону к пескам южнее того места, где они причалили свои корабли и вышли на берег. Примерно в двух милях к северу от них возвышались стены Сенцио, и с этой высоты Дианора видела сверкание храмовых куполов и башни замка. Солнце, поднимающееся над сосновыми лесами на востоке, казалось бронзовым в темно-синем небе. Уже потеплело, хотя было еще рано; к середине утра станет очень жарко.
К этому времени сражение уже начнется.
Брандин совещался с д'Эймоном, Раманусом и другими командирами, трое из них были только что назначены из провинций. Из Корте, Азоли и самой Кьяры. Но не из Нижнего Корте, конечно, хотя в армии, стоящей в долине, было немало людей из ее провинции. У нее мелькнула мысль, когда однажды ночью она лежала без сна на флагманском корабле по пути из Фарсаро, нет ли среди них Баэрда. Но понимала, что этого не может быть. Ее брат не мог в этом измениться, как и Брандин. Все продолжалось. Какими бы большими ни были перемены, это единственное, что будет продолжаться до тех пор, пока не умрет последнее поколение, знавшее Тигану.
А она? Со времени Прыжка за Кольцом, с тех пор, как она вынырнула из моря, она изо всех сил старалась вообще не думать. Просто плыла по течению событий, которым сама дала толчок. Принимала сияние любви Брандина и ужасную неопределенность этой войны. Она больше не видела мысленным взором путь, указанный ризелкой. Она догадывалась, что это означает, но заставляла себя не думать об этом днем. Ночью было иначе; сны всегда бывали разными. Она была хозяйкой и пленницей одновременно своего разорванного надвое сердца.
Вместе с двумя стражниками, которые ее охраняли, Дианора поднялась на вершину холма и смотрела на широкую долину, тянущуюся с востока на запад. Ниже стояли густые, зеленые сосновые леса, на более крутых склонах, дальше к югу, росли оливы, а на север, к Сенцио, уходило плато.
Внизу только начинали просыпаться две армии. Люди выходили из палаток и вылезали из спальных мешков, седлали и запрягали коней, чистили мечи, натягивали тетиву луков. По всей долине в лучах раннего солнца блестел металл. Голоса далеко разносились в чистом, ясном воздухе. Ветра как раз хватало на то, чтобы приподнять ткань знамен и развернуть их. Их знамя было новым: золотое изображение самой Ладони на темно-синем фоне, символизирующем море. Значение выбранного Брандином образа было совершенно очевидным: они сражаются от имени Западной Ладони, но претендуют на всю Ладонь. На объединенный полуостров, очищенный от барбадиоров. Это хороший символ, Дианора это понимала. Это правильный, нужный для полуострова шаг. Но его сделал человек, который прежде был королем Играта.
В армии Брандина были даже жители Сенцио, кроме людей из четырех западных провинций. Несколько сотен жителей города присоединились к ним в течение двух дней после высадки в южной части бухты. После смерти губернатора в замке шла бессмысленная драка за власть, и официальная позиция нейтралитета Сенцио разбилась вдребезги. Чему способствовало, и в этом никто не сомневался, решение Альберико предать огню земли, через которые он прошел, в отместку за убийство барбадиоров в городе. Если бы барбадиоры двигались быстрее, у Рамануса могли бы возникнуть трудности с высадкой на берег на виду у врага, но ветер им помогал, и они достигли города на целый день раньше Альберико. Это позволило Брандину выбрать самую подходящую возвышенность для наблюдения за долиной и разместить своих людей там, где он хотел. Это давало преимущество, как все понимали.
Только оно уже не казалось им таким большим, когда на следующее утро подошли три барбадиорские армии, вынырнув из дыма пожаров на юге. У них было два знамени, а не одно: одно с красной горой и золотой тиарой на белом поле, знамя Империи, и собственное знамя Альберико: красный вепрь на желтом поле. Красный цвет на обоих знаменах, казалось, покрыл равнину пятнами крови, пока всадники и пехотинцы строились четкими рядами вдоль восточного края долины. Солдаты Империи Барбадиор покорили большую часть известного людям мира на востоке.
Дианора стояла на холме и наблюдала за их построением. Казалось, оно длится вечно. Она несколько раз уходила в палатку, потом снова возвращалась. Солнце начало садиться. Оно уже стояло над морем за ее спиной, когда все наемники Альберико вошли или въехали в долину.
— Три к одному, может быть, чуть больше, — сказал Брандин, подходя к ней. Его короткие седеющие волосы оставались непокрытыми и шевелились на вечернем ветерке.
— Их не слишком много? — спросила она тихо, чтобы никто не услышал. Он быстро взглянул на нее и взял за руку. Теперь он часто так делал, словно не мог долго выдержать, не прикасаясь к ней. Их занятия любовью после Прыжка стали такими страстными, что потом они бывали совершенно обессиленными, не способными ни о чем думать. И это было для нее главным, понимала Дианора: она хотела оглушить свой мозг, прогнать голоса и воспоминания. Стереть образ той ясной, прямой дороги, которая исчезала в морской тьме.
Стоя на холме в день прихода барбадиоров, Брандин сплел свои пальцы с ее пальцами и сказал:
— Может, их слишком много. Трудно судить. Но я превосхожу Альберико своим могуществом. Думаю, что, стоя на этом холме, я уравновешу разницу в количестве войск.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
