Стоит ли удивляться, что Мейрхольду вновь поставить «Командарма 2» так и не разрешили.
29 декабря в лубянских застенках оказался заведующий издательством Биомедгиз Давид Лазаревич Вейс – тот самый, с которым в 1921 году судился Маяковский (за то, что Госиздат отказывался печатать «Мистерию-буфф»), На этот раз Вейса обвинили в участии в антисоветской террористической организации, и энкаведешники стали добиваться от него «признаний».
Сложившаяся ситуация вновь даёт основания предположить, что Сельвинского только припугивали, чтобы он не возомнил себя любимцем вождя. Сохранилось письмо Илье Сельвинскому писателя Фёдора Панфёрова, написанное 30 декабря 1937 года. В нём приводятся слова Сталина о поэте, написавшем поэму о вожде и об экспедиции парохода «Челюскин»: «– Талантлив. Почти гениален. Но проходит мимо души народа. Если овладеет ею, то будет самым большим нашим поэтом».
В конце декабря 1937 года энкаведешники арестовали 72-летнего церковного сторожа, который давал уроки французского языка и писал воспоминания о прожитой жизни. Звали его Владимир Фёдорович Джунковский. Да, да, это был бывший генерал-майор Свиты Его Величества, бывший губернатор Москвы, бывший товарищ (заместитель) царского министра внутренних дел, а затем – советник Феликса Дзержинского. Настала очередь и ему предстать перед грозными следователями НКВД.
В царское время, когда Джунковский командовал корпусом жандармов, он закрыл многие охранные отделения, отказался от услуг агентов-провокаторов и запретил иметь секретных сотрудников в учебных заведениях, армии и флоте. Это про Джунковского написал начальник петербургского охранного отделения Александр Герасимов (в изданной в Париже книге «На лезвии с террористами»):
«Тот самый, о котором мне в своё время сообщали, что в октябрьские дни 1905 года он, будучи московским вице-губернатором, вместе с революционерами-демонстрантами под красным флагом ходил от тюрьмы к тюрьме для того, чтобы освободить политических заключённых».
Начало 1938-ого
В конце 1937 года или в самом начале 1938-го был арестован Борис Анисимович (Исаак Аншелевич) Ройзенман – тот самый, что ездил в 1929 году в Париж, чтобы вернуть в СССР Григория Беседовского. О Ройзенмане даже Александр
Солженицын написал в литературно-историческом исследовании «Двести лет вместе»:
«Отведём совершенно особое место – Б.Ройзенману. Судите сами: получает орден Ленина “в ознаменование исключительных заслуг” по приспособлению государственного аппарата “к задачам развёрнутого социалистического наступления” – какие такие недоступные нам глубины могут скрываться за этим “наступлением”? – и, наконец, прямо: за выполнение “специальных, особой государственной важности заданий по чистке государственного аппарата в заграничных представительствах”».
Стало быть, орден Ленина полагался Ройзенману и за его поездку в Париж. Но даже эта награда не спасла его от ареста.
4 января газета «Грозненский рабочий» напечатала стихотворение Сельвинского, которое свидетельствовало о том, что поэт правильно воспринял критику в свой адрес:
«Сталин живёт в сердцах и умахНе только военной славой отчизны,Сталин придал гениальный размахМиллионам наших маленьких жизней».
А в камеру, где сидел Генрих Ягода, энкаведешники подсадили арестованного драматурга Владимира Киршона, которому бывший нарком много лет покровительствовал. Теперь один подследственный выведывал тайны у другого.
С 11 по 20 января 1938 года проходил очередной пленум ЦК ВКП(б). На нём Сталин подверг резкой критике командующего войсками Ленинградского военного округа Павла Дыбенко (за морально-бытовое разложение и пьянство). Военачальника сняли с его высокого поста, уволили из армии и назначили («в порядке последнего испытания») заместителем наркома лесной промышленности, поручив ему курировать выполнение плана заготовки древесины в системе ГУЛАГа (Главного управления лагерей) НКВД, то есть вменили ему в обязанность осуществлять наблюдение за лесоповалом, который совершала армия заключённых.
Впрочем, все эти подробности населению страны Советов знать было не обязательно, и его об этом не оповещали. Газеты, сообщая советским людям о результатах работы январского пленума, писали о том, что, хотя явные «враги народа» уже истреблены, враждебных элементов ещё предостаточно, и все они основательно замаскировались. Поэтому в решениях пленума говорилось:
«Такой замаскированный враг – злейший предатель – обычно громче всех кричит о бдительности, спешит как можно больше “разоблачить”.
Такой замаскированный враг – гнусный двурушник – всячески стремится создать обстановку излишней подозрительности».
И людям бросался новый призыв:
«Пора ИСТРЕБИТЬ ЗАМАСКИРОВАННОГО ВРАГА, пробравшегося в наши ряды и старающегося фальшивыми криками о бдительности скрыть свою враждебность!»
И 13 января энкаведешники арестовали писателя Георгия Константиновича Никифорова, того самого, кто 26 октября 1932 года на встрече со Сталиным на квартире Горького в ответ на предложение выпить за здоровье вождя встал и закричал (об этом написал Корнелий Зелинский):
«– Надоело! Миллион сто сорок тысяч раз пили за здоровье товарища Сталина! Небось, ему даже слушать надоело.
Сталин тоже встаёт. Через стол протягивает Никифорову руку, пожимает концы его пальцев:
– Спасибо, Никифоров, правильно. Надоело это уже».
Но этот «правильный» выкрик писателя Никифорова Сталин, как видим, не забыл.
В тот момент между прокуратурой СССР, которую возглавлял Андрей Януарьевич Вышинский, и наркоматом юстиции СССР, во главе которого стоял Николай Васильевич Крыленко, продолжало крепнуть противостояние: кто должен управлять «мечом революции» – прокуроры или работники наркомата юстиции?
Валентин Михайлович Бережков в книге «Как я стал переводчиком Сталина» писал:
«Вышинский был известен своей грубостью с подчинёнными, способностью наводить страх на окружающих. Но перед высшим начальством держался подобострастно, угодливо… Тем больший страх испытывал Вышинский в присутствии Сталина и Молотова. Когда те его вызывали, он входил к ним пригнувшись, как-то бочком, с заискивающей ухмылкой, топорчившей его рыжеватые усики».
Зато в противостоянии с наркомом Крыленко Вышинского ничего не сдерживало, и он показал всё коварство своего характера. Это проявилось на Первой сессии Верховного Совета СССР, которая проходила в Москве с 12 по 19 января 1938 года. На одном из заседаний в речи депутата от Азербайджана Мира Джафара Багирова неожиданно зазвучала резкая критика в адрес Николая Крыленко, который, как оказалось, увлекался (а он этого и не скрывал) альпинизмом, шахматами и охотой. Казалось бы, что в этом плохого? Но депутат Багиров порицающим тоном заявил, что народный комиссар юстиции слишком много лазит по горам в то время, «когда другие работают». Всем присутствующим сразу стало ясно, что судьба наркома предрешена. И в самом деле – через несколько дней Крыленко был лишён своего поста.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
