Казалось, сердце прямо в груди распадается на атомы. От жалости. От сочувствия. От боли. Его боли, которую ощущала, как свою собственную. Сказать, что Павел побледнел – не отразить и сотой доли действительности. На его волевом лице не осталось ни кровинки. Впрочем, как и эмоций. Мраморная глыба – ни дать, ни взять. Он ссутулился, с тяжелым вздохом роняя голову на грудь. Что есть мочи стиснул кулаки, и яростно проскрежетал зубами. Так дико что… даже находясь в паре метрах от него, Лиза услышала тот душераздирающий, холодящий кровь звук. Услышала, и сама покрылась мурашками с головы до пят, начиная дрожать с новой силой.
Не оборачиваясь, Пашка усмехнулся. Горько. Громко. С обидой в голосе.
- Как интересно! Ты, значит, годами рыл себе могилу… предавал всех и вся, убивал людей пачками… творил беспредел, наплевав на последствия, а в первую очередь на семью, на родных, чьи жизни подверг риску… а теперь виноватых ищешь? И кто же по твоей логике виноват, отец? Я, что ли?
- Как ты смеешь упрекать меня? – взревел Шмель. – А главное, в чем? Я все делал ради семьи! Для семьи! Ты… твоя курва-сестра, и шл*ха-мать… вы никогда и ни в чем не нуждались. Жили, как у Христа за пазухой! Я дал вам все! Обеспечивал деньгами. Защищал от врагов. Сводил с нужными людьми. Все, чего ты достиг… все, что ты сейчас имеешь … всем этим ты обязан мне! Без меня не было бы тебя! Без меня ты – ноль. Ноль! Обычный ничем неприметный паренек, большую часть жизни проживший в тени своего великого друга. Ты даже в наших кругах известен не как самостоятельная личность, а как его персональный шнырек. Ну, и… как мой старший сын, конечно! Только ведь сыновья так не поступают. И отцов своих не предают. Знаешь, что сделал бы достойный сын, окажись на твоем месте? Он давно бы уже схватил за горло эту рыжую сучку, приставил бы дуло к ее виску, и… обменял бы ее на меня! Ее жизнь на мою! А ты что делаешь? Хватай же ее!
Пашка молчал. По выражению его лица невозможно было понять, о чем он сейчас думает, и что чувствует. Но Лиза догадывалась – ничего хорошего. Ибо… лучше вообще не иметь отца, чем иметь… такого. В какой-то момент, до жути странно хмыкнув, Паша шагнул прямо к ней. И девушка оцепенела от страха, допустив мысль, что он намерен выполнить указания своего отца.
Очевидно, подумав также, Андрей решительно преградил ему путь. Прикрыл ее собой. И пусть по комплекции он Соколовскому уступал, все же храбрости другу было не занимать. Однако, ее опасения не подтвердились. Павел удивил их. Неожиданно он вложил ключи в руку Андрея, и коротко велел:
- Дуйте-ка в машину, малышня. Я догоню вас.
Лиза не сдвинулась с места. Во-первых, каким-то седьмым чувством ощущала, что им не следует разделяться. Во-вторых, при всем желании не смогла бы сделать ни шагу – ноги точно одеревенели, и к земле приросли.
Тем временем, верно оценив решение своего сына (ровно, как и собственные шансы на спасение), Шмель окончательно тронулся рассудком. Он проорал:
- Сученок! Чтоб ты сдох, сученок! Я дал тебе эту чертову жизнь! Как ты не понимаешь? Без меня не было бы и тебя! Уже за одно это ты должен мне…
Не закончив мысль, он громко закашлялся. Очевидно, снова получил удар под дых от своих конвоиров, когда в порыве попытался вырваться из их оков.
Все также не оборачиваясь, Пашка устало пробормотал:
- Спасибо, отец! За жизнь особенно. Ценю и благодарен! Зла не держи. Было время, когда ты сам учил меня, поступать по совести. Теперь твоя очередь, покаяться за грехи. Не скули. Не унижайся еще больше. Раз уж виноват – отвечай. За Ларису. За Даню. За Гордеевых. За многих-многих других. А там уж, как карта ляжет, бать. Если суждено, то еще свидимся. А пока… прощай!
Сорвавшись с места, Сокол двинулся прочь, увлекая за собой Андрея и Лизу.
Последнюю страшно лихорадило. Она испытывала жгучее желание, стереть себе память, и плотнее заткнуть уши. Ибо вслед Паше от отца летело жуткое:
- Я проклинаю тебя! И тот день, когда ты появился на свет, гаденыш!
А они все шли и шли вперед. Втроем. Молча. Ни на что не реагируя, и не оборачиваясь. Направляясь прямиком к заброшенным складам, в которых, судя по всему, Дима и удерживал тех людей - сторонников ЛжеГарика. Очевидно, свою машину Паша оставил тоже где-то там. Неподалеку.
Предположения Лизы подтвердились, и вскоре они остановились у его автомобиля. Сокол уселся за руль, раздраженно саданув дверью. А они с Андреем разместились на заднем сиденье. Прежде, чем выдвинуться в путь, Паша завел двигатель, и поинтересовался глухим безжизненным голосом:
- Куда едем?
Лиза и Андрей отозвались практически одновременно:
- В хижину.
- В больницу.
Кивнув (но так и не пояснив, на каком из вариантов остановился), Сокол выжал педаль газа, и машина с ревом сорвалась с места. Быстро. Резво. Стремительно. С каждой минутой все больше и больше удаляя их от старых заброшенных складов. От близких людей. От опасности. Вскоре местность изменилась, и прежние пейзажи окончательно исчезли из поля зрения. Лишь чувство опустошения и всеобъемлющей тревоги, терзающих нутро своими стальными когтями… по-прежнему оставалось неизменным. Несмотря на внешние звуки, издаваемые автомобилем, в салоне царила звенящая тишина. Тишина, устраивавшая всех присутствующих. Ведь каждый из них думал сейчас о чем-то своем. Каждый пытался переварить случившееся, и хоть как-то совладать со своими эмоциями. В этой неравной схватке Лиза проиграла первой. Отвернувшись к окну, зажмурилась до белой ряби в глазах, будучи не в состоянии сдержать слез. Обжигающе соленая влага хлынула по щекам, но девушка даже не пыталась осушить ее. И успокоиться, тоже. Знала, что бесполезно. Ее сердце рыдало. Ее душа кровоточила, заходясь в болезненной агонии. От осознания, что там… на поляне… ничего еще не завершено, что все самое страшное ждет их всех впереди, ее откровенно выворачивало наизнанку. В ней не осталось больше ничего от той наивной девочки, которая смотрела на мир сквозь розовые очки. Которая верила лишь в добро. Нет. Теперь Лиза зрела в самую суть проблемы, и реально оценивала ситуацию. Как и ее возможные… жуткие последствия. Потому и всхлипывала тихонько, чуть ли не до крови кусая губы. И просила высшие силы лишь об одном:
