— Как у вас складывались отношения с первым секретарем?
— Первый секретарь был для меня политическим руководителем. Я должен был докладывать ему обо всех происшествиях, о наиболее интересных результатах работы, о проблемах. Я был в роли подчиненного. Никаких указаний следить за ним, естественно, не было. Сбором информации о партийно-советской элите нам было запрещено заниматься. В партийных органах имелас своя «контрразведка» — орготделы, которые следили за партий ной моралью.
Конечно, каждый руководитель чекистского аппарата, городского, районного, стремился к установлению каких-то неформальных отношений с первым секретарем. Как правило, первые секретар охотно приближали к себе чекистов: мало ли чего они настучат..
Практиковались совместные поездки. Обычно первый секретарь брал с собой начальника милиции, прокурора, начальника КГБ, и в таком составе ехали. Выступали перед народом, потом могли и поохотиться — все это укрепляло личные отношения. Были редкие исключения, когда возникали острые конфликты между руководителями органов КГБ и партийными секретарями.
— В в чью пользу они решались?
— Чаще в пользу первых секретарей. На моей памяти был только один случай, когда принципиальный чекист сумел доказать свои правоту и добился снятия первого секретаря горкома. Чекист получил информацию, что хозяин города обложил поборами секретарей парткомов. Ему приходилось принимать гостей, надо было угощать, а партийной кассой эти расходы не предусмотрены, поэтому секретари городских организаций приносили ему в «дипломате» неподотчетные деньги. Этот конфликт закончился победой сотрудника КГБ.
Это был исключительный случай. Во всех приказах говорилось, что «не подлежат проверке руководители партийных и советских органов, прокуроры, судьи». Неприкасаемые.
Нам категорически запрещалось работать с представителями партийных органов и тем более партийными лидерами других стран. Но по особому указанию, согласованному с Брежневым, Тюменскому управлению КГБ было поручено работать с первым секретарем ЦК Компартии Греции Захариадисом, который под фамилией Николаев находился в политической ссылке в городе Сургуте. И по этому делу не один выговор и не одна благодарность получены, в том числе мной…
Я спросил Егора Кузьмича Лигачева:
— У вас было ощущение, что за вами присматривают, что ваш телефон прослушивается?
— Не думал я об этом, честно скажу. Но мне говорили, что вас, Егор Кузьмич, прослушивают. Но у меня характер, что ли, такой, я не считался с этим. И на квартире, знаю наверняка, тоже прослушивали, потому что, когда власть поменялась, какую-то аппаратуру демонтировали. Наверное, прослушивали, система была такая.
— А это как-нибудь влияло на вас?
— Нет, абсолютно.
— Ну а если хотели о чем-то личном поговорить, зная, что телефон прослушивается, то что делали?
— А ничего. Никаких личных разговоров у меня не было. Сплетнями я не занимался…
А что думали руководители местных органов КГБ об отношениях с партийными органами?
Генерал Валерий Воротников:
— Есть формальные отношения и человеческие. Бывало, что по службе я должен пойти к первому секретарю и доложить ему важную информацию. Но я о нем столько всякого знаю, что докладывать ему не стану. Такое тоже бывало. Объективно нам не рекомендовали собирать информацию, касающуюся партийного руководства. Но такая информация все равно к нам попадала, таить ее мы не имели права. Мы ее сообщали в центр, и она возвращалась бумерангом.
Возникали ситуации, когда первый секретарь райкома приезжает к начальнику областного управления и просит: «Поменяйте мне начальника райотдела. У меня не складываются отношения». Бывало и наоборот, когда руководитель местного отдела просил переместить его куда-нибудь, потому что у него не складываются отношения. Но это скорее исключения.
А мелкую информацию мы старались и не вытаскивать на свет Божий. Когда кто-то от чрезмерного усердия и выталкивал ее наверх, она там воспринималась соответственно.
Был случай. Поехал один партийный работник за границу, там расслабился, допустил какие-то вольности. В составе группы был «источник». Когда вернулись, он написал об этом. Руководитель, который компоновал информацию для обкома партии, включил в нее и это сообщение. Дошло до первого секретаря. Проверили. Оказалось, что у того партийного работника язва желудка, он вообще не пьет. Все дамы, которые входили в делегацию, написали в объяснительных записках, как он замечательно себя вел.
А потом, — продолжает генерал Воротников, — я был свидетелем неприятной сцены, когда руководитель партийной организации высказал начальнику управления КГБ, что он по этому поводу думает.
Если возникала необходимость сообщить о поведении партийного работника, то не по такому мелкому поводу. Доносы вызывали такую реакцию, что второй раз уже не хотелось этим заниматься.
— Но ведь на местах руководители были уверены, что вы обо всем докладываете в Москву.
— Мы их в этом не разуверяли. На то и кошка, чтобы мышки боялись. Может быть, они себя от этого лучше вели…
— А каким образом негативная информация о крупных партийных чиновниках попадала к председателю КГБ и что он должен был сделать в таком случае? — Я спрашивал об этом бывшего председателя КГБ Владимира Ефимовича Семичастного. — Если вам начальник областного управления сообщал, что первый секретарь пьет или завел себе другую женщину, ведет себя недостойно и так далее, как вы поступали?
— Такие вещи на бумаге не писали и даже моим заместителям не докладывали. Это обсуждалось только во время личной встречи один на один. Начальник управления должен был получить у меня разрешение прибыть в Москву для разговора по специальному вопросу или, будучи в Москве, попроситься на личный прием, все рассказать и спросить мое мнение.
— И что же?
— Я брал на заметку и говорил: посмотри дополнительно, как это будет развиваться, и доложи мне. Или, если я был уверен в том, что дело очень серьезное, шел в ЦК к Брежневу или к секретарю по кадрам Ивану Васильевичу Капитонову: посмотрите, есть сигналы… Я приехал в одну страну, со мной пять генералов. Наш посол устраивает обед, а к концу обеда он под столом. Резидент докладывает, что посол уже и на приемах появляется в таком виде. Это же позорище! Я своим накрутил хвосты: почему молчали! Это же наносит вред взаимоотношениям с этой страной…
КГБ мог заниматься сколь угодно высокими лицами, только на проведение разработки руководящего работника надо было получить санкцию в ЦК.
Основываясь на оперативных данных КГБ, Андропов объявил борьбу с коррупцией.
«УЗБЕКСКОЕ ДЕЛО»В один из дней осени 1983 года Андропов позвонил одному из своих выдвиженцев — новому руководителю отдела организационно-партийной работы ЦК Егору Кузьмичу Лигачеву:
— Не могли бы зайти?
— Конечно, Юрий Владимирович!
Егор Кузьмич в те годы не ходил, а бегал по цековским лестницам, перепрыгивая через две ступеньки.
Андропов дал ему особое поручение, имевшее далеко идущие последствия.
Егор Лигачев рассказывал мне:
— Андропову стало известно, что в Узбекистане неладно. А еще до этого заведующий сектором Среднеазиатских республик несколько раз говорил: неладно у нас в Узбекистане. Сотрудники сектора принесли несколько сотен писем о злоупотреблениях. Страшные письма! Я их читал несколько вечеров. Трудно было заснуть после этого. Это был настоящий крик души.
В Москву из Узбекистана шли тысячи писем с жалобами на то, что у местных начальников невозможно добиться правды, что без взятки в республике ничего не делается.
Андропов спросил у Лигачева:
— Егор Кузьмич, вы не считаете нужным проявить какой-то интерес к Узбекистану? Я давно знаю, что там происходит. Так много писем, надо этим заняться.
Лигачев сразу откликнулся:
— Мы готовы немедленно подключиться.
Андропов неожиданно сказал:
— Вы знаете что сделайте: пригласите Рашидова и поговорите с ним.
Лигачев выразительно посмотрел на Андропова. Новый генеральный секретарь понял, что смущает Лигачева: Егор Кузьмич — всего лишь заведующий отделом ЦК, а первый секретарь ЦК Компартии Узбекистана Шараф Рашидов — кандидат в члены политбюро, то есть небожитель. Строгий порядок взаимоотношений в партийной иерархии не позволяет заведующему отделом приглашать к себе человека, входящего в политбюро.
Но Андропов успокоил Лигачева:
— А вы не стесняйтесь. Считайте это моим поручением. Рашидов в ближайшее время зайдет к вам.
Егор Кузьмич понял, что Рашидов, который был любимцем Брежнева, больше не в фаворе.
И действительно, вскоре Шараф Рашидович появился в здании ЦК. Ему сообщили, что с ним хотел бы поговорить новичок — Лигачев. Удивленный Рашидов пришел к Лигачеву. Вошел к нему в кабинет как хозяин — что это тут какой-то завотделом решил с ним побеседовать?
