— Руководитель управления КГБ мог рассказать вам что-то, чего вы не знали о городе?
— Нет, я о городе практически все знал. У меня были отличные связи с творческой интеллигенцией, учеными. То есть мне не нужна была информация КГБ. Я был в курсе всего, что делалось в Москве.
— Как тогда было заведено: при назначении на должности определенного уровня полагалось просить КГБ проверить кандидата?
— Когда мы решали эти вопросы в Москве, я никого не спрашивал, мы свои кадры хорошо знали. Мы же не брали человека с улицы. Мы каждого знали по работе, иногда не один десяток лет. Ну какая еще нужна проверка! А вот когда посылали работать за рубеж, даже если послом, проверяли. Это и сейчас так. Когда я недавно получал новый загранпаспорт через МИД, потому что я посол в отставке, все равно полтора месяца ждал заключения госбезопасности, что мне можно выдать загранпаспорт. То есть эта система очень заскорузлая. Пора бы уже все ввести в компьютер, нажал кнопку — и все ясно. А у нас армия проверяющих: она тоже имеет семьи, всем нужна зарплата, они держатся за это.
— А не было таких случаев, когда начальник управления приходил к вам и говорил: вы такого-то выдвигаете, а у него скандалы в семье и что-то похуже?
— Никогда такого не было.
— Он боялся к вам обращаться с такими вопросами?
— У него не было необходимости обращаться. Искать в каждом: а не сидит ли в нем враг? — это же невозможно работать. Мы работали на доверии. И не было такого случая, чтобы среди нас был какой-то враг. И подозревать кого-то… Может, у него брат и пил, ну а он-то при чем?..
Я спросил Егора Кузьмича Лигачева, который много лет был первым секретарем Томского обкома, потом заведующим отделом и секретарем ЦК:
— Когда вы руководили отделом ЦК, мнение КГБ о выдвигаемой кандидатуре имело для вас значение?
— Никогда, честью вам клянусь. Никогда я не спрашивал мнения КГБ. Так сложилось, когда я работал первым секретарем. Хотя, может быть, в Томской области и надо было бы обратиться, если бы я придерживался старых правил.
— Почему?
— Там было много родственников ссыльных. Если бы я начал по такому принципу работать, мне было бы трудно подбирать кадры. Я потом иногда узнавал — вот этот сын кулака, сосланного в Сибирь. Ну и какое это имело значение? Тем более в годы войны его отец воевал, разрешали некоторым ссыльным защищать страну. А ссыльных много было, особенно в Нарымском крае. Недаром говорили: Бог создал рай, а черт — Нарымский край. В этот край ссылали начиная с декабристов, народовольцев, большевиков, кулаков…
— А разве не полагалось на тех, кто входит в номенклатуру ЦК, получить справку в КГБ?
— Нет, нет, мы этим не пользовались… Я изредка бывал на совещаниях в областном управлении КГБ. О чем я им рассказывал? О наших проблемах, делах, просил помощи. Они абсолютно не вмешивались в партийные дела. Действовали в соответствии с законом и, что мне очень нравилось, проводили профилактику. Вот выясняется: кто-то неряшлив с секретными материалами. По-настоящему можно было посадить в кутузку за потерю бдительности. Они приглашали, беседовали. И это очень хорошо действовало.
Тем более у нас в области много было сверхсекретных предприятий. Был целый закрытый город — сто десять тысяч жителей. Он назывался Томск-7, а теперь Северск. Этот город принадлежал министерству среднего машиностроения. В ту пору давал начинку для половины наших ядерных ракет. У нас было много научно-исследовательских институтов, которые наполовину, а то и на две трети занимались оборонными делами. Так что у КГБ была работа. Но делали свое дело, не вызывая ненависти.
При Андропове в центре даже присматривались к нашему начальнику управления: что-то никаких особых дел нет в Томской области. Однажды на совещании в Москве его даже покритиковали. Он приехал расстроенный:
— Вот видите, как у нас по-старому еще рассуждают: раз дел нет, значит, и работы нет.
Я ему говорю:
— Так ты гордись! Это лучше, если дел нет. А раз пошли дела, значит, мы где-то проворонили, кого-то придется посадить.
Аппарат управления госбезопасности был небольшой, но очень квалифицированный. Были, конечно, и срывы — живые люди. Увлекались бутылкой, женщинами, но редко.
— Начальник областного управления, он к вам приходил, докладывал обстановку? Что он вам рассказывал?
— Докладывал постоянно. Рассказывал о настроениях в коллективах, работающих над секретной, военной тематикой. Настроения людей в смысле быта, работы, порядка на предприятиях — это важная информация, мы из нее извлекали пользу. Бывало, не всегда люди в открытую могли говорить, а сотрудники КГБ, имея агентуру — без нее работать невозможно — знали эти настроения. Это нам помогало, мы могли не доводить дело до конфликтов.
— Вы знали, что делается у вас на секретных заводах и в институтах?
— Знал. Я, как первый секретарь, имел доступ повсюду, во все самые секретные институты, куда не всех работников обкома пускали — только первого и второго секретарей.
— Бывало ли, что к вам приходил начальник управления и говорил: вот у вас первый секретарь райкома пьет? Или вы и без него все знали?
— Без него знали. У нас был трезвый образ жизни. Наверное, потому, что Лигачев этого не терпел. Почему я был против пьянства? Чистосердечно вам скажу: не потому что, как обо мне писали, я из религиозной семьи. Чепуху всякую городили. Я знал, что те, кто пьет, они обычно за столом, за бутылкой решают кадровые вопросы. Представляете, какие решения они принимают? Тот, кто пьет, обязательно принимает подношения от подчиненных, потому что на пьянки деньги надо иметь…
— А вы твердо знали, что ваш начальник управления про вас в Москву не сообщал?
— Я думаю, нет, потому что меня не вызывали. Я никогда не ощущал, что есть какая-то информация обо мне. Наверное, мне бы сказали. Да и информировать-то не о чем было…
Николай Егорычев:
— Я был членом ЦК, членом президиума Верховного Совета СССР, но меня безбожно подслушивали — все мои телефоны. Послом отправили, тоже слушали.
Егорычев — уже в роли посла — приезжал из Дании в Москву, садился на телефон, надо было поговорить по делам службы. Но разговаривать было невозможно: на линии треск, слушают. Тогда он возмущался, говорил:
— Вы меня слушаете? Это ваше дело. Но не мешайте работать! Сразу все прекращалось, тишина в трубке.
— Или сижу вечером, в горкоме еще, в своем кабинете, — вспоминает Егорычев. — Уже поздно, никого нет, тихо, спокойно, можно поработать… Слышу в одном углу у меня зуммер. Потом в другом углу… У моего стола. Мне кажется, это ребята из госбезопасности — им тоже не хотелось заниматься этими делами — мне подавали сигнал, показывали, где «жучки» стоят.
Утром прихожу в горком, секретарша говорит:
— Николай Григорьевич, сегодня у вас проверяли связь. Это значит, новые «жучки» ставили.
Когда меня освобождали от должности первого секретаря, за мной нагло ходил «хвост». Я еду в гости к сестре в Тушино, там меня поджидают. Поднимаю руку. Останавливается машина, в ней два человека:
— Садитесь, Николай Григорьевич! Откуда они меня знают?..
Я когда уехал послом, знал, что в покое не оставят. Был такой эпизод. На Седьмое ноября и на Первое мая я старших дипломатов приглашал к себе в резиденцию пообедать. Обедали, потом музыку включили, ребята решили потанцевать. И мне жена консула на ухо говорит:
— Будьте осторожны в этой комнате. Вас здесь слушают.
Я отлично понял, что это она меня не сама решила предупредить, а ее муж из контрразведки — он был парень добрый, хороший — попытался меня предостеречь.
Эта служба имелась в каждом посольстве. Задача у нее следить, чтобы не было беды. Но беда все-таки случилась. В нашем посольстве был известный Олег Гордиевский, разведчик, который, как потом выяснилось, работал на англичан. Интересно, что Гордиевский старался работать хорошо. Изучал Данию, знал ее. Он вообще неглупый человек. Но у меня к нему все время было недоверие. Полковник Михаил Петрович Любимов, который стал потом резидентом, пишет, что в посольстве только посол не доверял Гордиевскому. То есть там, где надо быть внимательным, они не сумели разобраться…
— На вас давило то, что за вами следили?
— Абсолютно нет. Давит тогда, когда человек чувствует какую-то вину. Я за собой вины никогда не чувствовал. Работал честно…
Генерал Виктор Валентинович Иваненко руководил городским отделом КГБ в Нижневартовске, потом был заместителем начальника областного управления в Тюмени. Я спросил его:
— Как у вас складывались отношения с первым секретарем?
— Первый секретарь был для меня политическим руководителем. Я должен был докладывать ему обо всех происшествиях, о наиболее интересных результатах работы, о проблемах. Я был в роли подчиненного. Никаких указаний следить за ним, естественно, не было. Сбором информации о партийно-советской элите нам было запрещено заниматься. В партийных органах имелас своя «контрразведка» — орготделы, которые следили за партий ной моралью.
