— Достаточно.
Чан Гэн был ошеломлен. Сердцебиение участилось, а шею залила краска.
Гу Юнь закашлялся и спросил:
— А какие у тебя планы? Когда ты планируешь вернуться в столицу?
Чан Гэн раздосадованно на него взглянул.
— ... Я думал уехать после шестнадцатого числа. — В его голосе ясно звучало крайнее огорчение.
— Да, тебе лучше не задерживаться тут надолго, — немного удивленный таким решением прошептал Гу Юнь.
Чан Гэн открыл глаза и смущенно ответил:
— Ну, я так навскидку. Ассигнации Фэнхо, конечно, помогли нам немного пополнить казну, но при дворе осталось множество нерешенных проблем, и я...
— Если задержишься подольше, боюсь, от решимости не останется и следа, — перебил его Гу Юнь и строго добавил: — От моей решимости вести бой.
Чан Гэн промолчал.
Гу Юнь протянул руку и привлек его к себе. До этого, опираясь на одно колено, Чан Гэн стоял у его постели. Поскольку юноша не ожидал подвоха, то потерял равновесие и едва не упал ему на грудь.
Гу Юнь запустил пальцы ему в волосы и неожиданно признался:
— До меня доходили слухи о твоих ассигнациях Фэнхо.
Зрачки Чан Гэна сузились, но Гу Юнь так и не упомянул о том масштабном расследовании, которое принцу пришлось провернуть, чтобы избавиться от противников своей затеи, а лишь наказал ему:
— Как вернешься домой, поищи между створками двери и под кроватью, может, там завалялось немного серебра, чтобы купить ассигнации. Твой брат-император может не возвращать эти деньги, достаточно будет пожаловать мне домик в деревне, чтобы спокойно встретить старость.
Взволнованный его словами Чан Гэн выпалил:
— А домик в деревне-то тебе зачем?
— После того, как мы прогоним иностранцев с наших земель и воцарится мир, то и я сложу оружие, — с нежностью прошептал Гу Юнь, намотав прядь его волос на палец. — Я давно все спланировал. Когда придет время, я разделю Черный Железный Лагерь на три части. Орлы, броня и кавалерия — каждое подразделение будет владеть одной третью маршальской печати. Так они смогут помогать друг другу и одновременно сдерживать друг друга в будущем... Жетон Черного Тигра пусть вернется в военное министерство. После окончания войны не только Великой Лян, но и иностранным державам придется сменить кожу и вести свои дела по-другому. Несложно будет поддерживать мир еще на протяжении десяти, а то и тридцати лет. Все равно я мозолю твоему брату глаза, так что не стану больше ему служить. Что касается дальнейшего будущего, то его судьбу пусть решают следующие поколения. А мы с тобой найдем домик в живописном месте, пусть это будет... приданое [2].
Выслушав его до конца, Чан Гэн долго не находил слов. В свете лампы казалось, что он плачет.
— В прошлый раз ты совсем о другом мне говорил.
— Хм?
— Просил меня не бояться, обещал, что если я последую за тобой, ты будешь хорошо со мной обращаться... Это считается?
— Когда это я нес такую чушь?! — возмущенно отказался от своих слов Гу Юнь.
— Когда мы были в твоих покоях, в поместье, в первый месяц прошлого года. Ты еще снимал с меня одежду, — без всякого снисхождения припомнил ему старый должок Чан Гэн [3].
От стыда Гу Юню хотелось провалиться сквозь землю:
— В тот раз я... Я...
Не в силах больше сдерживаться, Чан Гэн наклонил голову и припал к его губам.
«Мой Аньдинхоу, — подумал он, сердце его переполняли и медовая сладость, и печаль: — Скольким прославленным генералам минувших династий удалось уйти на покой? Думаешь, твои слова не ранят мое сердце?»
Из-за сильного волнения поцелуй вышел немного неловким — Чан Гэн одновременно и жаждал большего, и не решался действовать смелее. Гу Юнь быстро пришел в себя и перехватил инициативу.
Он повернулся и крепко обнял Чан Гэна. Не зря раньше говорили, что нежность — погибель для героя. Если в твоих руках лежит близкий человек, то даже в самые лютые морозы совершенно неважно находитесь ли вы в поместье Аньдинхоу, во дворце или где-то еще. Достаточно маленькой спаленки с жаровней, где можно погреть вина, в самой обычной деревушке. Какие тут сражения, Гу Юню и при дворе больше появляться не хотелось.
Этот поцелуй отличался от их последнего поцелуя, когда, будучи на волосок от смерти, они прощались на городской стене. Не было в нем того отчаяния, безнадежности или напора. Сердце Гу Юня дрогнуло и смягчилось, и он подумал: «Теперь этот мужчина принадлежит мне».
Когда от поцелуев у обоих закончилось дыхание, Гу Юнь протянул руку и погасил паровую лампу. После чего, погладив Чан Гэна по лицу, сказал:
— Дорога сюда ужасно тебя вымотала, так что не дразни меня больше. Будь умницей и хорошенько выспись, ладно?
Чан Гэн поймал его руку.
Гу Юнь чмокнул его в щеку и пошутил:
— В будущем мне еще не раз выпадет возможность задать тебе жару. Давай спать.
Чан Гэн промолчал.
Все обернулось совсем не так, как мечталось, но он правда сильно устал. В последние дни из-за постоянно переполнявших его эмоций, Чан Гэн до того вымотался морально и физически, что мгновенно отключился.
Гу Юнь же позволил себе немного вздремнуть, но после четвертой ночной стражи [4] встал с постели и накинул одежду. Если бы не приезд Чан Гэна, он так бы и проработал всю ночь, не сомкнув глаз.
У командира в лагере было множество обязанностей: необходимо проверить поставки цзылюцзиня в городе, проследить за тем, сколько топлива осталось в запасе, позаботиться о жаловании солдат, правильно расположить войска и дать им указания, как вести бой... не говоря уж о том, что необходимо было придумать, как рассорить между собой западные страны, чтобы развалить их союз. Звучало довольно просто, но тут важна была каждая мелочь. Ведь в бою более тщательная подготовка порой увеличивает шансы на победу. Игра маршала Гу на флейте, конечно, разила наповал, но нельзя же взять город, за стенами которого прячутся тысячи вражеских солдат, полагаясь только на красоту северо-западного цветка и его умение подобно злому духу извлекать из музыкального инструмента жуткие звуки, обращающие противника в бегство. Это было бы слишком просто.
Взглянув на крепко спавшего Чан Гэна, Гу Юнь еще раз убедился в том, что барышня Чэнь права — сон принца не был безмятежен.
Ночью человек склонен мечтать о том же, о чем думает днем. Хотя Чан Гэн занимался накануне крайне приятными вещами, сны его все равно ждали беспокойные. Он нахмурил брови, а лицо в белоснежном лунном свете выглядело особенно бледным. Пальцы непроизвольно сжались на крае одежд Гу Юня, как будто хватаясь за спасительную соломинку.
Яд вроде Кости Нечистоты мучительно терзает разум. Если бодрствующий человек мог сдерживать ее силой воли, то во сне она нападала с удвоенной силой. Гу Юнь обычно спал совсем мало, но даже он содрогнулся при виде его страданий.
Попытки высвободить свою одежду ни к чему не привели. Почувствовав сопротивление, Чан Гэн сжал руку еще крепче, а его лицо приобрело суровое, едва ли не жестокое выражение.
Военный лагерь был крайне важным стратегическим пунктом: Гу Юнь не мог так просто отрезать рукав и отправиться обсуждать положение на фронте со своими подчиненными. Поэтому он вздохнул и потянулся за мешочком, оставшимся в верхней одежде Чан Гэна. Гу Юнь перетер между пальцев немного успокоительного, положил в чашу, а затем поджог.
Острый запах успокоительного наполнил всю палатку. Гу Юнь оставил чашу рядом с подушкой и склонился, чтобы нежно поцеловать Чан Гэна в лоб. Тот вроде и проснулся, но не до конца. Хотя даже в полудреме Чан Гэн узнал Гу Юня — его лицо разгладилось, а пальцы разжались.
На прощание Гу Юнь еще раз с тревогой на него посмотрел и под покровом ночи вышел наружу.
Канун этого нового года выдался крайне безрадостным. Грохот фейерверков эхом отражался от стен крепости, ледяной ветер пронизывал насквозь, красные бумажные ленточки словно бабочки развевались на ветру, но нигде не видать было детей с хлопушками.
В этом году даже в столице из-за того, что башня Циюань наполовину обрушилась, в небе не летали красноглавые змеи, за прогулку на которых в своё время высокопоставленные сановники и благородные знатные господа боролись, не жалея никаких денег.
