В его сердце раскрывалось такое огромное сострадание, что он заранее принял любую форму, в какой бы ни встретил вдову брата. Он старался быть спокойным, он знал свой долг сейчас и хотел его выполнить. Но помимо его воли что-то вызывало дрожь в руках. Он думал о жизни, полной героических усилий, и готовился увидеть развалину, физически и нравственно измождённого человека. В свою очередь Дория, хотя и была уверена, что женщины с сердцем и мужеством леди Цецилии не подвержены истерикам, всё же опасалась повторения обморока и спазмы сердца.
На лёгкий стук в дверь послышались шаги, и изумлению капитана и его дамы не было предела. Перед ними стояла совершенно готовая к отъезду леди Цецилия, в элегантном шёлковом костюме, прелестной небольшой чёрной шляпе и с шалью. Изящество фигуры, скрываемой до сих пор старым платьем и передником, отлично причёсанные волосы и новая для Дории манера держаться приковали её к месту. Леди Цецилия теперь казалась моложе и выше и так напоминала Алису, что не назвать их сестрами было бы невозможно даже тем, кто видел бы их впервые. Капитан, готовившийся увидеть богатый, но нелепо напяленный наряд, ждавший некоторого убожества и вульгарности в своей невестке, был так поражен, что ему стало стыдно за свои покровительственные мысли и снисхождение, с которыми он сюда поднимался. Видя, что её гости не входят, леди Цецилия распахнула дверь, улыбнулась и сказала:
– Войдите, пожалуйста. Я приготовила вам лёгкий завтрак, проглотить который займёт у вас пять минут времени. Мы успеем к поезду, всё готово.
Оторопевшие Дория и капитан поздоровались с хозяйкой, не давшей им времени вымолвить ни слова и усадившей их за небольшой стол, покрытый белоснежной скатертью. Точно по волшебству перед каждым из них очутился дымящийся шоколад и пудинг.
– Боже мой, только в детстве, дома, я ел такой чудесный пудинг, леди Цецилия.
– Быть может, это не единственное из воспоминаний детства, лорд Джемс. Если вы обратите внимание на вашу чашку, то узнаете и её. Мой муж дорожил ею и говорил, что это ваш подарок.
Капитан осторожно поднял свою чашку и тотчас же признал в ней свой подарок старшему брату в один из дней его рождения. Сердце у него сжалось, молнией мелькнули тысячи воспоминаний, и он ещё раз пристально посмотрел на свою невестку. Это была несомненная красавица. На её лице, немолодом, бледном, не было ни одной морщинки, только кожа была чуть жёлтая, напоминая лёгкий загар или слоновую кость. Дория увидела, как изменилось лицо капитана и как задрожали его губы. Ей стало страшно, выдержит ли леди Цецилия такое волнение, и она стала торопить капитана, уверяя, что они могут опоздать к поезду.
Через несколько минут они уже сидели в коляске, а затем и в поезде. Каждый чувствовал так много, что все они предпочитали вести самый незначительный разговор. Объясняли леди Цецилии станции и знакомили её с семьей лорда Бенедикта и с теми людьми, которых она встретит в его доме. Благополучно добравшись до места назначения, капитан усадил обеих дам в коляску лорда Бенедикта, проверил их вещи и, сердечно простившись с ними, возвратился к часу дня в Лондон, как и предполагал.
Леди Цецилия, расставшись накануне с Дорией, не пожелала примерить при ней ни одного из привезённых костюмов и платьев, сказав, что выберет что-нибудь в дорогу сама и приладит, если будет надобно. Остальное возьмёт в деревню и там, с помощью Дории, постарается пригнать по фигуре. Дория не спорила, так как не хотела ничем отнимать силы у леди Цецилии, силы, которых, как она полагала, ей понадобится немало для предстоящих испытаний. Увидев леди Цецилию одетой так артистически и именно в то, что она наметила для её первого появления в деревне, Дория была удовлетворена и успокоена, найдя в этом верный признак большого самообладания.
Сейчас, впервые за двадцать пять лет выехав за город, впервые сев в коляску, леди Цецилия думала не о капризе судьбы, выносящей её на поверхность из той клетки труда и одиночества, в которую она считала себя навек заточенной. Она думала всё о том же, всё о тех же словах лорда Бенедикта в письме, о её вине перед братом, перед любимым и нежным существом, которого она сделала ещё более несчастным, лишив его своих забот и любви. Вся её воля сейчас, вся любовь и надежды собирались вокруг племянницы, она жаждала дать ей и её будущим детям то, чего лишила своего обожаемого брата.
Леди Цецилия не думала о том, чего её лишили люди. Она не ощущала себя именинницей, которую жизнь вознаграждает по достоинству. Она думала только об Алисе, об этой молодой жизни, которой она может быть полезна. За Генри, с того самого момента, как он уехал к лорду Бенедикту, леди Цецилия перестала волноваться. О встрече с капитаном Джемсом, который сохранился в её памяти подростком, она думала мало, как вообще мало думала о прошлом, об обидах, причинённых ей семьей мужа. Она всё и всем простила, но себе не могла простить лишних страданий брата. Вся под воздействием этой мысли, леди Цецилия жаждала поскорее увидеть Алису и претворить в дело энергию своей любви.
Чем ближе были путницы к дому лорда Бенедикта, тем сильнее волновалась леди Цецилия. Теперь она думала о сыне. Как ни тесно было дружеское сближение матери и сына за последние дни, всё же в её наболевшем сердце зажили не все трещинки былых отношений. Не зная, что Генри ещё не ведает о своём родстве с Алисой и капитаном, не зная также, что приезд её будет для него неожиданностью, она беспокоилась, как примет сын её новый облик и как перенесут его потрясённые нервы её появление "в свете". Ей не суждено было решить этот вопрос, так как едва экипаж завернул в аллею парка, как навстречу вышли юноша и девушка, смеясь и болтая и, очевидно, никак не ожидая коляски. Внезапно точно выстрел раздался крик: "Мама!", и прежде чем леди Цецилия успела что-либо сообразить, она уже была в объятиях сына, прыгнувшего на подножку.
Дория остановила коляску, уступила своё место Генри, глаза которого были влажны, и предоставила матери и сыну доехать до подъезда, где виднелась высокая фигура Флорентийца. Когда экипаж остановился, никто не успел открыть дверцы раньше самого хозяина. Подав руку своей гостье, он помог ей выйти из коляски, ввёл на террасу, где уже ждал накрытый стол. Усадив совсем бледную леди Цецилию на диван, лорд Бенедикт подал ей маленькую коробочку, прося скушать конфету, которая освежит её после долгого пути.
Не смея ослушаться, леди Цецилия сняла перчатку и невольно поглядела на прекрасную руку, державшую перед ней открытую коробочку. Она подняла глаза и утонула в море ласки, лившейся из глаз хозяина дома.
– Смелее, леди Оберсвоуд, уверяю вас, всё более нежели благополучно, хотя я и напугал вас виной вашей перед пастором.
Леди Цецилия сразу же почувствовала себя увереннее и проще среди невиданного ею десятки лет великолепия и простора и ответила своим музыкальным голосом:
– Такая великая и благодетельная рука, как ваша, лорд Бенедикт, не может никого напугать. Человек или не готов принять весть, которую она подаёт, или чересчур низменен, чтобы понять, что ему подаётся мудрость и спасение. Но если он вообще способен видеть Свет, он не испугается.
Не успела она закончить, как на ступенях террасы показались Дория и Алиса.
– Что это? Сплю я? Или это мираж, и моё воображение показывает мне, какой я буду через двадцать лет, – закрыв глаза рукой и остановившись, тихо говорила Алиса. – Лорд Бенедикт, я просто боюсь открыть глаза. У меня, вероятно, жар и галлюцинация.
– Успокойся, друг мой, тебе не так легко теперь заболеть после той долгой твоей болезни, – рассмеялся Флорентиец. – Открой глаза и посмотри хорошенько на сестру твоего отца, ту любимую его сестру Цецилию, которую он искал до самой смерти, да так и не нашёл. Теперь она перед тобой, и если бы нашлись желающие не признать её, – ваше фамильное сходство убедительнее всего.
От неожиданности Алиса, при всём своём мужестве, была не в силах двинуться с места. Леди Цецилия и не менее Алисы пораженный Генри сочли её молчание за нежелание признать их роднёй.
– Мама, дорогая, милая, не огорчайтесь. Если Алиса не захочет признать вас, я буду так любить вас, так заботиться, что вы забудете, как отвергли вас сейчас.
– Да вы совсем с ума сошли, Генри, – закричала Алиса, бросаясь к леди Цецилии. – Тётя, тётя и ещё раз тётя, всей душой желанная! Если папа искал вас и не нашёл, то та, о ком он говорил как о единственной своей счастливой в жизни встрече, найдена лордом Бенедиктом не для драм и скорби, а для общего нашего счастья и любви. Папа, обожаемый папа всё надеялся отдать вам свою любовь, вознаградить за ваши страдания, о которых постоянно думал. Он не успел. Но этот дом, бывший домом его возрождения, счастья и смерти, этот дом вернёт вам не только племянницу, но и внуков, и друзей, и бодрость, и радость. Тётя, не плачьте, я не могу этого видеть. Обнимите меня, принимая в моём лице всю ту любовь, какой любил вас папа.
