Ей случалось задуматься над тем, так ли уж неожиданны были эти встречи. Они становились все более частыми по мере того, как шли недели и обстановка в городе из-за стычек с неграми накалялась. Но почему Ретт ищет встреч с нею именно сейчас, когда она так плохо выглядит? Никаких видов на нее у него теперь, конечно, нет, если они вообще когда-то были, в чем она начала сомневаться. Он давно перестал подтрунивать над ней, вспоминать ту ужасную сцену в тюрьме янки. Он перестал даже упоминать об Эшли или ее любви к нему, ни разу — с присущими ему грубостью и невоспитанностью — не говорил, что «вожделеет ее». Скарлетт сочла за лучшее не трогать лиха, пока спит тихо, и не спрашивать Ретта, почему он стал так часто встречаться с ней. А потом она решила: все его занятия в общем-то сводятся к игре в карты и у него так мало в Атланте добрых друзей, вот он и ищет ее общества исключительно развлечения ради.
Но чем бы ни объяснялось его поведение, она находила его общество приятным. Он выслушивал ее сетования по поводу упущенных покупателей и неплатящих должников, по поводу мошенника мистера Джонсона и этой бестолочи Хью. Он аплодировал ее победам, в то время как Фрэнк лишь снисходительно улыбался, а Питти в изумлении изрекала: «Батюшки!» Скарлетт была уверена, что Ретт частенько подбрасывал ей заказчиков, так как был знаком со всеми богатыми янки и «саквояжниками», но когда она спрашивала его об этом, он неизменно все отрицал. Она прекрасно знала цену Ретту и не доверяла ему, но настроение у нее неизменно поднималось, когда он показывался из-за поворота тенистой дороги на своем большом вороном коне. А когда он перелезал в двуколку и отбирал у нее вожжи с какой-нибудь задиристой шуточкой, она словно расцветала и снова становилась юной хохотушкой, несмотря на все свои заботы и расплывавшуюся фигуру. Она могла болтать с ним о чем угодно, не скрывая причин, побудивших ее поступить так или иначе, или своего подлинного мнения по поводу тех или иных вещей, — болтать без умолку, не то что с Фрэнком или даже с Эшли, если уж быть до конца откровенной с самой собой. Правда, когда она разговаривала с Эшли, возникало много такого, чего соображения чести не позволяли ей говорить, и эти невысказанные слова и мысли, естественно, влияли на ход беседы. Словом, приятно было иметь такого друга, как Ретт, раз уж он по каким-то непонятным причинам решил вести себя с ней по-доброму. Даже очень приятно — ведь у нее в ту пору было так мало друзей.
— Ретт, — с негодованием воскликнула она вскоре после ультиматума, который предъявил ей дядюшка Питер, — почему в этом городе люди так подло относятся ко мне и так плохо обо мне говорят? Трудно даже сказать, о ком они говорят хуже — обо мне или о «саквояжниках»! Я никогда ни во что не вмешиваюсь и не делаю ничего плохого и…
— Если вы ничего плохого не делаете, то лишь потому, что вам не представилось возможности, и, вероятно, люди смутно это понимают.
— Да будьте же, наконец, серьезны! Они меня доводят до исступления. А ведь я всего-навсего хочу немного подзаработать и…
— Вы всего-навсего стараетесь быть непохожей на других женщин и весьма преуспели в этом. А я уже говорил вам, что это грех, который не прощает ни одно общество. Посмей быть непохожим на других — и тебя предадут анафеме! Да уже одно то, что вы с таким успехом извлекаете прибыль из своей лесопилки, Скарлетт, является оскорблением для всех мужчин, не сумевших преуспеть. Запомните: место благовоспитанной женщины — в доме, и она ничего не должна знать о грубом мире дельцов.
— Но если бы я сидела дома, у меня уже давно не осталось бы крыши над головой.
— Зато вы голодали бы гордо, как положено благородной даме.
— Чепуха! Посмотрите на миссис Мерриуэзер. Она торгует пирогами, кормит ими янки, что много хуже, чем иметь лесопилку, а миссис Элсинг шьет и держит постояльцев, а Фэнни расписывает фарфор, делает уродливейшие вещи, которые никому не нужны, но все их покупают, чтобы поддержать ее, а…
— Но вы упускаете из виду главное, моя кошечка. Эти дамы ведь не преуспели, а потому это не задевает легкоранимую гордость южных джентльменов, их родственников. Про них мужчины всегда могут сказать: «Бедные милые дурочки, как они стараются! Ну ладно, сделаем вид, что они нам очень помогают». А кроме того, вышеупомянутые дамы не получают никакого удовольствия от своей работы. Они всем и каждому дают понять, что только и ждут, когда какой-нибудь мужчина избавит их от этого неженского бремени. Поэтому их все жалеют. А вы явно любите свою работу и явно не позволите никакому мужчине занять ваше место, вот почему никто не жалеет вас. И Атланта никогда вам этого не простит. Ведь так приятно жалеть людей.
— О господи, хоть бы вы иногда бывали серьезны.
— А вы когда-нибудь слышали восточную поговорку: «Собаки лают, а караван идет»? Так вот, пусть лают, Скарлетт. Боюсь, ничто не остановит ваш караван.
— Но почему они против того, чтобы я делала деньги?
— Нельзя иметь все, Скарлетт. Вы либо будете делать деньги неподобающим для дамы способом и всюду встречать холодный прием, либо будете бедны и благородны, зато приобретете кучу друзей. Вы свой выбор сделали.
— Бедствовать я не стану, — быстро проговорила она. — Но… я сделала правильный выбор, да?
— Если вы предпочитаете деньги.
— Да, я предпочитаю деньги всему на свете.
— Тогда вы сделали единственно возможный выбор. Но за это надо платить — как почти за все на свете. И платить одиночеством.
На какое-то время она погрузилась в молчание. А ведь он прав. Если как следует подумать, то она и в самом деле в общем-то одинока: близкого друга среди женщин у нее нет. В годы войны, когда на нее нападало уныние, она бросалась к Эллин. А после смерти Эллин рядом всегда была Мелани — правда, с Мелани ее ничто не роднит, кроме тяжелой работы на плантациях Тары. А теперь не осталось никого, ибо тетя Питти пробавляется только городскими сплетнями, а настоящей жизни не знает.
— По-моему… по-моему… — нерешительно начала она, — у меня всегда было мало друзей среди женщин. И дамы Атланты недолюбливают меня не только потому, что я работаю. Они просто меня не любят, и все. Ни одна женщина никогда по-настоящему меня не любила, кроме мамы. Даже мои сестры. Сама не знаю почему, но и до войны, до того, как я вышла замуж за Чарли, леди не одобряли меня во всем, что бы я ни делала…
— Вы забываете про миссис Уилкс, — сказал Ретт, и в глазах его блеснул ехидный огонек. — Она всегда одобряла вас — во всем и до конца. Я даже сказал бы, что она одобрила бы любой ваш поступок — ну, кроме, может быть, убийства.
Скарлетт мрачно подумала: «И даже убийство!», — и презрительно рассмеялась.
— Ах, Мелли! — проронила она и нехотя добавила: — Не очень-то мне льстит то, что Мелли — единственная, кто меня одобряет, ибо ума у нее — кот наплакал. Да если бы она хоть немножко соображала… — Скарлетт смутилась и умолкла.
— Если б она хоть немножко соображала, она бы кое-что поняла, и уж этого-то она бы не одобрила, — докончил за нее Ретт. — Впрочем, вы об этом знаете, конечно, куда больше меня.
— Ах, будьте вы прокляты с вашей памятью и вашей невоспитанностью!
— Я обхожу молчанием вашу неоправданную грубость и возвращаюсь к прежней теме нашего разговора. Хорошенько запомните следующее. Если вы не как все, то всегда будете одиноки — всегда будете стоять в стороне не только от ваших сверстников, но и от поколения ваших родителей, и от поколения ваших детей. Они никогда вас не поймут, и что бы вы ни делали, это будет их шокировать. А вот ваши деды, наверно, гордились бы вами и говорили бы: «Сразу видна старая порода». Да и ваши внуки будут с завистью вздыхать и говорить: «Эта старая кляча, наша бабка, видно, была ох какая шустрая!» — и будут стараться подражать вам.
Скарлетт весело рассмеялась.
— А вы иной раз попадаете в точку! Взять хотя бы мою бабушку Робийяр. Мама вечно стращала меня ею, когда я не слушалась. Бабушка была настоящая ледышка и очень строга к себе и к другим по части манер, но она была трижды замужем, из-за нее состоялась не одна дуэль, и она румянилась, и носила до неприличия низко вырезанные платья, и… м-м… почти ничего под платьями.
— И вы невероятно восхищались ею, хоть и старались походить на свою матушку! А мой дед со стороны Батлеров был пират.
— Не может быть! Из тех, что лазали на мачты и ходили по реям?
— Ну, он скорее заставлял других ходить по реям, если это могло принести доход. Так или иначе, он сколотил немало денег и оставил моему отцу целое состояние. Однако в семье все из осторожности называли его «морской капитан». Он погиб во время драки в салуне задолго до моего рождения. Смерть его, понятно, явилась большим облегчением для его деток, ибо старый джентльмен по большей части бывал пьян, а напившись, забывал о том, что служил на флоте капитаном, и принимался вспоминать такое, от чего волосы у его деток вставали дыбом. Тем не менее я всегда восхищался им и старался подражать ему куда больше, чем отцу, хотя отец у меня — весьма благовоспитанный господин, чрезвычайно почтенный и религиозный, так что видите, как оно бывает. Я уверен, что ваши дети не будут одобрять вас, Скарлетт, как не одобряют вас сейчас миссис Мерриуэзер, и миссис Элсинг, и их отпрыски. Ваши дети скорее всего будут мягкие и чинные, какими обычно бывают дети у людей, лишенных сантиментов. И на их беду вы, как всякая мать, по всей вероятности, будете исполнены решимости сделать все, чтобы они не знали тех тягот, которые выпали вам на долю. А ведь это неправильно. Тяготы либо обтесывают людей, либо ломают. Так что одобрения вы дождетесь только от внуков.
