— Интересно, какие у нас будут внуки!
— Вы сказали: «у нас», намекая, что у нас с вами могут быть общие внуки? Фи, миссис Кеннеди!
Осознав, что сорвалось у нее с языка, Скарлетт вспыхнула до корней волос. Ей вдруг стало стыдно — не столько оттого, что она дала ему повод поглумиться над ней, сколько своего раздавшегося тела. Ни он, ни она до сих пор ни словом не обмолвились об ее состоянии, и она всегда, даже в очень теплые дни, натягивала на себя полость до самых подмышек, если ехала с Реттом, утешаясь — с присущей женщинам наивностью — нелепой мыслью, что ничего не заметно. И сейчас, вспомнив про свое положение, она чуть не задохнулась от злости и от стыда, что ему все известно.
— Вылезайте из моей двуколки, вы, грязный скабрезник, — сказала она дрожащим голосом.
— И не подумаю, — спокойно возразил он. — Домой вы будете возвращаться, когда уже стемнеет, а возле соседнего ручья в палатках и шалашах обосновалась целая колония черномазых — мне говорили, что это очень скверные ниггеры, и, думается, незачем вам давать повод головорезам из ку-клукс-клана надеть сегодня вечером свои ночные рубашки и разгуливать в них.
— Убирайтесь! — выкрикнула она, натягивая вожжи, и вдруг ее стало рвать. Ретт тотчас остановил лошадь, дал Скарлетт два чистых носовых платка и ловко наклонил ее голову над краем двуколки. Вечернее солнце, косо прорезавшее недавно распустившуюся листву, несколько мгновений тошнотворно крутилось у нее перед глазами в вихре золотого и зеленого. Когда приступ рвоты прошел, Скарлетт закрыла лицо руками и заплакала от обиды. Ее не только вырвало перед мужчиной, — а худшей беды для женщины не придумаешь, — но теперь этот позор, ее беременность, уже не скроешь. У нее было такое чувство, что она никогда больше не сможет посмотреть Ретту в лицо. И надо же, чтобы это случилось именно при нем, при этом человеке, который так неуважительно относится к женщинам! Она плакала, ожидая вот-вот услышать какую-нибудь грубую шуточку, которую она уже никогда не сможет забыть.
— Не будьте дурочкой, — спокойно сказал он. — А вы, видно, самая настоящая дурочка, раз плачете от стыда. Да ну же, Скарлетт, не будьте ребенком. Я, сами понимаете, не слепой и, конечно, знаю, что вы беременны.
Она лишь глухо охнула и крепче прижала пальцы к раскрасневшемуся лицу. Уже само это слово приводило ее в ужас. Фрэнк от стеснения всегда говорил об ее беременности иносказательно: «в вашем положении»; Джералд деликатно говорил: «в ожидании прибавления семейства», а дамы жеманно именовали беременность «состоянием».
— Вы сущее дитя, если думали, что я ничего не знаю, и специально парились под этой жаркой полостью. Конечно же, я знал. Стал бы я иначе…
Он вдруг умолк, и между ними воцарилось молчание. Он взял вожжи и присвистнул, понукая лошадь. А затем тихо заговорил; его тягучий голос приятно ласкал слух, и постепенно кровь отхлынула от ее горевших, все еще закрытых руками щек.
— Вот уж не думал, что вы так смешаетесь, Скарлетт. Я всегда считал вас разумной женщиной, я просто разочарован. Неужели в вашей душе еще есть место для скромности? Боюсь, я поступил не как джентльмен, намекнув на ваше состояние. Да я, наверно, и не джентльмен, раз беременность не повергает меня в смущение. Я вполне могу общаться с беременными женщинами как с обычными людьми, а не смотреть в землю, или на небо, или куда-то еще, только не на их талию, и в то же время исподтишка поглядывать на них — вот уж это я считаю верхом неприличия. Да и почему, собственно, я должен себя так вести? Ведь в вашем состоянии нет ничего ненормального. Европейцы относятся к этому куда разумнее, чем мы. Они поздравляют будущих мамаш и желают им благополучного разрешения. Хотя так далеко я бы не пошел, но все же это кажется мне разумнее нашего притворства. Ведь это же естественное положение вещей, и женщины должны гордиться своим состоянием, а не прятаться за закрытыми дверьми, точно они совершили преступление.
— Гордиться! — сдавленным голосом произнесла Скарлетт. — Гордиться — тьфу!
— А разве вы не гордитесь тем, что у вас будет ребенок?
— О господи, нет, конечно! Я… я ненавижу детей!
— Вы хотите сказать: детей от Фрэнка?
— Да нет, от кого угодно.
На секунду все снова поплыло у нее перед глазами от ужаса, что она так неудачно, выразилась, но голос его продолжал звучать ровно, точно ничего такого и не было сказано:
— Значит, тут мы с вами не сходимся. Я вот люблю детей.
— Любите? — воскликнула она, невольно подняв на него глаза; она была до того поражена, что даже забыла о своем смущении. — Какой же вы лгун!
— Я люблю младенцев и маленьких детей, пока они еще не выросли, и не стали думать, как взрослые, и не научились, как взрослые, лгать, и обманывать, и подличать. Это не должно быть новостью для вас. Вы же знаете, что я очень люблю Уэйда Хэмптона, хоть он и растет не таким, каким бы следовало.
А ведь это правда, подумала, удивившись про себя, Скарлетт. Ему как будто и в самом деле нравилось играть с Уэйдом, и он часто приносил мальчику подарки.
— Теперь, раз мы заговорили на эту ужасную тему, и вы признали, что ждете младенца в не слишком отдаленном будущем, я скажу вам то, что уже неделю хочу сказать. Во-первых, опасно ездить одной. И вы это знаете. Вам достаточно часто об этом говорили. Если вам самой наплевать, что вас могут изнасиловать, подумайте хотя бы о последствиях. Из-за вашего упрямства может так получиться, что ваши галантные сограждане вынуждены будут мстить за вас и вздернут двух-трех черномазых. И тогда янки обрушатся на ваших друзей и кого-нибудь уж наверняка повесят. Вам никогда не приходило в голову, что дамы недолюбливают вас, возможно, потому, что из-за вашего поведения их мужьям и сыновьям могут свернуть шею? Более того, если ку-клукс-клан будет продолжать расправляться с неграми, янки так прижмут Атланту, что Шерман покажется вам ангелом. Я знаю, о чем говорю, потому что я в хороших отношениях с янки. Стыдно признаться, но они смотрят на меня как на своего, и открыто говорят при мне обо всем. Они намерены истребить ку-клукс-клан — пусть даже для этого им пришлось бы снова сжечь город и повесить каждого десятого мужчину. А это заденет и вас, Скарлетт. Вы можете потерять деньги. Да и потом, когда занимается прерия, пожара не остановишь. Конфискация собственности, повышение налогов, штрафы с подозреваемых мужчин — я слышал, как обсуждались все эти меры. Ку-клукс-клан…
— А вы кого-нибудь знаете из куклуксклановцев? К примеру, Томми Уэлберн или Хью…
Он нетерпеливо передернул плечами.
— Откуда же мне их знать? Я ренегат, перевертыш, подлипала, подпевающий северянам. Разве могу я знать такие вещи? Но я знаю, кого подозревают янки, и достаточно южанам сделать один неверный шаг, как они считайте что болтаются на виселице. И хотя, насколько я понимаю, вы без сожаления послали бы ваших соседей на виселицу, я уверен, вы пожалели бы, если б вам пришлось расстаться с лесопилками. По выражению вашего личика я вижу, что вы, моя упрямица, не верите мне и мои слова падают на бесплодную почву. Поэтому я скажу лишь одно: не забывайте-ка держать всегда при себе этот ваш пистолет… а я, когда в городе, уж постараюсь выбирать время и возить вас.
— Ретт, неужели вы в самом деле… значит, это чтобы защитить меня, вы…
— Да, моя прелесть, моя хваленая галантность побуждает меня защищать вас. — В черных глазах его заблестели насмешливые огоньки, и лицо утратило серьезность и напряженность. — А почему? Все из-за моей глубокой любви к вам, миссис Кеннеди. Да, я молча терзался — жаждал вас, и алкал вас, и боготворил вас издали, но, будучи человеком порядочным, совсем как мистер Эшли Уилкс, я это скрывал. К сожалению, вы — супруга Фрэнка, и порядочность запрещает мне говорить вам о своих чувствах. Но даже у мистера Уилкса порядочность иногда дает трещину, вот и моя треснула, и я открываю вам мою тайную страсть и мою…
— Да замолчите вы, ради бога! — оборвала его Скарлетт, донельзя раздосадованная, что случалось с ней всегда, когда он делал из нее самовлюбленную дуру; к тому же ей вовсе не хотелось обсуждать Эшли и его порядочность. — Что еще вы хотели мне сказать?
— Что?! Вы меняете тему нашей беседы в тот момент, когда я обнажаю перед вами любящее, но истерзанное сердце? Ну ладно, я хотел вам вот что сказать. — Насмешливые огоньки снова исчезли из его глаз, и лицо помрачнело, приняло сосредоточенное выражение. — Я хотел, чтобы вы что-то сделали с этой лошадью. Она упрямая, и губы у нее загрубели и стали как железо. Вы ведь устаете, когда правите ею, верно? Ну, а если она вздумает понести, вам ее ни за что не остановить. И если она вывернет вас в канаву, то и вы, и ваш младенец можете погибнуть. Так что либо доставайте для нее очень тяжелый мундштук, либо позвольте мне поменять ее на более спокойную лошадку с более чувствительными губами.
