— Жанна, у тебя бывает так, что какое–то дело и очень радует, и очень беспокоит?
— Бывает. В экстремальной журналистике удача и опасность всегда идут рядом.
— Нет, это не совсем то, — меганезийка покачала головой, — Ладно, скажу прямо. Это та легкость, с которой наши дети относятся к насилию. С одной стороны, я рада, что они могут за себя постоять. С другой… Мне не по себе, когда они бросают ружье в кабину флайки так же привычно, как ноутбук и аптечку. Так их учили в школе. Этому же учат мою внучку Лиси, моего внука Еруи и моего младшего сына Улао. Уже в 1–м классе им говорят: в таких–то случаях надо взять оружие и… Вот послушай, сейчас ты поймешь.
Кимао вызвала на втором мониторе какое–то меню, и из динамика раздалось: «Тон–тон, пятый, это третий, уточни направление на цель… Третий, крути 2 румба влево. Сейчас дистанция 8,5. Заходи на высоте 15, со стороны солнца… ОК, пятый, веди меня в точку атаки 2 мили юг–восток–юг от цели… Третий, дай 1/4 румба вправо. Скорость цели 26 узлов, курс 152, ты заходишь со стороны его кормы… ОК, цель на тактическом радаре, силуэт: MWK. Первый, есть ли приказ на зачистку?… Третий, приказ есть…».
Голоса были детские, легко узнаваемые, несмотря на искажения в местной радио сети.
— К сожалению, — заметила Жанна, — пока существуют войны, дети будут в них играть.
— Нет, это другое, — задумчиво произнесла Кимао, — Когда я была маленькая, мы тоже играли в войну, но… Эмоционально. Для нас игра в войну отличалась от игры во что- нибудь мирное, а сейчас играют технологично. Есть игры, в которых дети учатся, как правильно ловить рыбу, а это игра, в которой они учатся, как правильно, эффективно убивать людей. Нет принципиальной разницы. До революции детям говорили, что убивать — это грех, а про войну старались сгладить… Вроде бы сейчас честнее, но…
Канадка отхлебнула чая (фруктового, с мягким ароматом земляники) и кивнула.
— Я, кажется, поняла. Ребят учат, что убийство — это просто… техническая операция. Ее выполняют в отношении людей, как и в отношении животных, в случаях, оговоренных правилами. Только и всего. Идея, что каждый человек — это маленькая вселенная, и что, если он умирает, то исчезает целый мир, им не знакома. Да?
— Да, Жанна. Ты поняла. В учебнике, по которому я преподаю биологию…
Кимао подвигала «мышку» и вытащила на экран картинку, явно сделанную для детского восприятия, под названием: «Живые существа. Как мы к ним относимся». Тут все было очень просто и понятно. Есть земные организмы, а есть – инопланетные: мы их пока не нашли, но ищем, потому что интересно, какие они, и если их найти – можно узнать что–нибудь полезное. Среди земных организмов есть микро–существа: они видны только в микроскоп, они живут везде, они бывают опасными, а бывают нужными и полезными – узнаете больше, если нажмете на гиперссылку. Есть растения (про них — 5 строчек) и животные (про них – 8 строчек, и в последней сказано: «Люди – это животные, которые договариваются друг с другом о планах на жизнь. Они придумывают и строят машины, чтобы управлять природой»). Везде — предложение узнать больше по гиперссылке.
Жанна потянулась к «мышке» и, дождавшись одобряющего кивка Кимао, щелкнула по гиперссылке. На экране развернулась мини–панорама животного мира, раскрашенная в разные цвета. Сообщалось, что животные обитают в воде, на суше и в воздухе, что есть дикие и домашние, съедобные и не очень, и что некоторые из них — под защитой закона (оранжевый цвет, яркость показывает уровень защиты). С ярко–оранжевыми фигурками мужчины, женщины и ребенка, соседствовало чуть менее оранжевое трио китов, затем трио еще каких–то морских млекопитающих, и трио обезьян, похожих на шимпанзе.
— Итак, — с невеселой иронией, сказала канадка, — мы просто животные, которые умеют договариваться и строить машины?
— Да, — спокойно ответила Кимао, — в любом случае теперь запрещено учить иначе.
— И ты, как учитель, с этим согласна?
— Согласна – не согласна… Трудный вопрос. Это старый спор. Из–за него я рассталась с первым мужем. Он был совершенно не согласен. Мы в то время работали вместе. Он преподавал географию. А еще один неплохой парень преподавал историю. Он тоже был совершенно не согласен. Мужа я уговорила хотя бы держать свое несогласие при себе, чтобы наши девочки не остались сиротами. Таири тогда было 4 а Эори – 6. Мелкие… Я рада, что я его убедила, и он жив. А тот парень, который преподавал историю…
Меганезийка замолчала и стала дуть на чай в своей чашке, хотя в этом не было никакой необходимости — он и так уже остыл до приемлемой температуры.
— Его расстреляли? – спросила Жанна.
— Тогда было такое время, — сказала Кимао, закуривая тонкую сигарку, — Констебль два раза заходил в школу и предупреждал: прекратите это дело. Вы хотите выражать свое мнение — aita pe–a. Выражайте. У нас свобода. Только не учите по той системе, которую запретил Верховный суд. Но тот парень и директор школы, у них были принципы. Мой муж считал, что они правы: нельзя внушать детям, что они – животные. Наоборот, надо подавлять безнравственное животное начало, которое они считали следствием… Скажу прямо: библейского грехопадения. Они были последователями Яна Амоса Коменского, как многие педагоги в Европе и Америке. Его «Великая дидактика» 1638 года была их настольной книгой. Когда за ними пришли, офицер взял эту книгу, открыл на главе 23, «Метод нравственного воспитания», и прочел вслух: «Особенно необходимо внушить детям готовность услужить другим и охоту к этому, ибо с испорченной природой тесно связан отвратительный порок себялюбия»… Я помню наизусть, потому что в колледже меня учили педагогике по этой же книге. Там есть много практически полезного. Но…
— Но в тот момент это никого не интересовало? – предположила Жанна.
— Да. INDEMI только проверила жалобы про пуританское оффи–воспитание, — ответила Кимао, — Они забрали пятерых. Еще трое были, в общем–то, ни при чем. Они делали то, что говорил директор, не вникая в политику. Мой муж в тот же день собрал кое–что из вещей, уехал на Раротонга, а оттуда улетел в Новую Зеландию. Я понимаю, он боялся, что кто–то из этих пятерых на него укажет, и его тоже заберут.
— А он не предлагал тебе лететь вместе?
— Он предлагал прилететь потом, с девочками. Я понимаю: он боялся, что вчетвером это будет выглядеть подозрительно.… Скажи, Жанна, ты бы полетела с двумя маленькими детьми к такому мужчине, в другую страну, в которой у тебя ничего нет?
— Вряд ли, — призналась она.
— Вот видишь… В школе осталось всего половина учителей, так что у меня появилась возможность зарабатывать больше. До того я преподавала только биологию, а после – взяла еще химию. Я неплохо ее знала. А Витока, который до того был по физике, взял матэкономику и механику. Как–то мы с ним сошлись, пока осваивали новые предметы. Знаешь, он не выглядит очень смелым парнем, но… Он бы так не убежал. Вот, живем.
— А как Эори и Таири к этому отнеслись?
— Нормально. Должен же быть мужчина в доме. А потом оказалось, что с ним уютно и надежно. Такой человек. В общем, ведь не просто так я его люблю.
Жанна улыбнулась и кивнула. Ей Витока тоже нравился. Основательный, спокойный и, одновременно, очень легкий в общении человек… Кстати, о человеке…
— Кимао, а если вернуться к биологии и к представлению, что люди – это животные…?
— Мне это не нравится, — призналась меганезийка, — Но я не представляю, чем это можно заменить. Вот, мы написали в учебнике: человек – это не животное. А что это?
— Человек – это человек, — сказала Жанна.
— Э, нет, — Кимао шутливо погрозила ей пальцем, — Так не пойдет. Давай разбираться от пирса. Человек произошел от какой–то древней обезьяны. Мы это говорим в школе?
— Видимо, да, — согласилась канадка.
— Так. А обезьяна – это животное?
— Безусловно.
— И в какой же момент эволюции эта обезьяна перестала быть животным?
— Ну… Не знаю. А это так важно?
— Еще бы! Тут как в химии или физике. Если что–то одно превращается во что–то совсем другое, то это и есть самый важный момент.
— ОК, — согласилась Жанна, — тогда это момент, когда она стала разумным существом.
— Увы, — Кимао развела руками, — Эксперименты доказали, что шимпанзе тоже разумны. Они умеют пользоваться орудиями, могут осваивать речь и даже работать на компе.
— Тогда не знаю. У нас в школе как–то обходились без уточнения этой грани.
— Ага! И знаешь, что тогда получается?
Она выжидательно посмотрела на Жанну, но та только пожала плечами.
— Затрудняюсь сказать. Наверное, некая неопределенность…
— Нет! – резко возразила меганезийка. – Как раз некая определенность. Если обезьяна, которая была животным, вдруг стала чем–то совсем иным, но естественные науки не могут определить, что у нее при этом изменилось, то значит, изменилось какое–то качество, о котором естественные науки ничего не знают, но которое принципиально важно. Ты улавливаешь главную мысль?
