политическим властям было выгодно истребление партизанами значительной части пленных и амнистированных (недаром в 1920–1922 годах в Крыму и северных концлагерях чекистами, несмотря на окончание боевых действий, было расстреляно до 20 тыс. офицеров и солдат).
Партизанщина несла в себе споры сознательной террористической политики, неизменно прораставшие и там, где вольно буйствовали анархические вооруженные толпы, и там, где повстанцами руководили идейные вожаки эсеровских либо коммунистических взглядов. Вооруженные люди, терявшие под влиянием войны человеческий облик, то и дело превращались в толпу, требовавшую крови, алкоголя, женщин, чужого добра. Партизаны являлись глубокими невротиками, чья психика была перенапряжена и подорвана, а подчас и разрушена «волчьим образом жизни», военными опасностями, страхами за оставленных родных и хозяйства, ненавистью к противнику и всем, кто его поддерживал, жесточайшими сценами взаимных расправ, алкоголизацией, а также частым ощущением своей безнаказанности или, напротив, обреченности. Террор со стороны партизан основывался на военно-экономико-политической целесообразности (существование за счет имущества ограбленного врага, запугивание потенциальных противников, осуществление чистки от «классово чуждых»), на уголовно-садистской разнузданности и мстительности, на желании устранить свидетелей бесчисленных грабежей и актов насилия.
Жестокость и вероломство партизан были их главным оружием. Важно отметить феномен поведения, проявлявшийся как в Гражданскую, так и во Вторую мировую войну: многие отряды партизан воевали не с регулярными войсками, а с мирным населением, отсиживаясь между грабежами в лесах и ожидая победы какой-либо из сторон. При этом надо учитывать, что даже в разгар гражданской бойни в таежной глухомани существовали селения, жители которых счастливо не знали ни белых, ни красных.
Доверять тем местам партизанских мемуаров, где противопоставляются «правильные» дисциплинированные отряды «неправильным» анархическим, оснований нет. Партизанская дисциплина была очень относительным понятием, и, например, рубка пленных – независимо от количества последних – считалась не столько преступлением, сколько молодечеством. Социальные чистки провозглашала своим девизом основная часть активных партизан, деятельно доказывавшая, что имеет право массово, с классовых позиций карать «гадов». Буйствовавших повстанцев могли наказать скорее за усердие в грабежах и насилии над женщинами, нежели за излишества при резне пленников, заложников или рядовых обывателей. Многие партизаны, включая рядовых, гордились своим участием в самом насилии над врагом, излучая уверенность, что в отношении врага оправданны любые действия и уничтожить его (или хотя бы унизить) – это доблесть.
Гражданская война дала громадный выброс психопатических личностей – формально вменяемых, но глубоко ущербных с точки зрения психологической нормы. Та часть из них, которая могла действовать только в соответствии с правилами Гражданской войны и не вписывалась должным образом в формат советской государственности, отторгалась властями, репрессировалась и маргинализировалась, спивалась, мигрировала по стране в поисках заработка, требуя от властей уважения к былым революционным заслугам, нередко становясь клиентами психиатрических и пенитенциарных учреждений. Однако более чем достаточно оказывалось и тех, кто приспосабливался к требованиям со стороны власти и становился ее частью.
Красная партизанщина нанесла огромный, прежде всего демографический, ущерб Сибирскому и Дальневосточному регионам. Число уничтоженных красногвардейцами и партизанами Казахстана, Сибири и Дальнего Востока с конца 1917‐го до середины 1920‐х годов может достигать 60–80 тыс. человек. Огромную долю среди жертв партизан составляли зажиточные и образованные люди, основа общества. Чистки на селе, уничтожавшие его немногочисленную элиту, приводили к необратимым процессам опустынивания культурного ландшафта. Террористические действия повстанцев провоцировали ответные жестокие меры со стороны антибольшевистских властей, находившихся в процессе формирования и слабых в кадровом отношении. Партизанский террор и красный бандитизм привели к многочисленным выступлениям коренного населения Сибири против сторонников советской власти, а кроме того, вызвали массовое бегство «инородцев» в Монголию и Китай. Отметим, что в начале 1920‐х годов предпочла эмигрировать в эти государства и значительная часть русского населения приграничных районов Горного Алтая, Казахстана, Забайкалья и Дальнего Востока.
То, что делали партизаны Гражданской войны со своими противниками на востоке России, в целом являлось социальными чистками, предвосхитившими массовый чекистский и армейско-милицейский террор 1920–1922 годов, а широкий красный бандитизм первой половины 1920‐х, партизанский в своей основе, шел с официальным террором рука об руку. Очень велики были также материальные, культурные и нравственные потери, вызванные партизанщиной: сожженные селения и целые города, десятки тысяч ограбленных, разоренных и уничтоженных хозяйств, заимок и хуторов. Нравственный ущерб от безнаказанного террора, истребления культурного слоя деревни (а частично и города) оценить просто невозможно.
Тем не менее поныне хватает номенклатурных защитников у самых кровожадных партизанских вождей – и у Рогова, в чьем родном селе в 2007 году установлена мемориальная доска, и у Тряпицына. В 2013 году в Тасееве был сооружен памятник В. Г. Яковенко. Россия сохраняет и реставрирует памятники Щетинкину, Лазо, Каландаришвили и множеству прочих повстанческих главарей… При этом основная часть населения – и нередко местные власти тоже – всегда была (а сегодня в особенности) достаточно равнодушна к памяти о пресловутых «героях Гражданской войны», зная им цену. Нынешняя альтернативная мемориализация, воскрешающая память о деятелях Белого движения и жертвах красных повстанцев, находит противоречивый отклик среди общественности, но становится год от года заметнее.
Однако именно советская версия российской истории до сих пор прочно сидит в головах огромной части россиян, включая правящую элиту. Опровергнуть советские мифы можно только с помощью новых исследований. Созданный пропагандой столетней давности легендарно-героический образ красных партизан к настоящему времени уже взят под сомнение многими историками. Окончательно отправить его в прошлое и было задачей автора этой книги.
Примечания
1
Голдин В. Среди «замазанных фигур». Белое движение: перспективы, исследования // Родина. 2008. № 3. С. 3–4.
2
Smele J. The «Russian» Civil Wars 1916–1926. London, 2016; Колоницкий Б. И. От мировой войны к гражданским войнам (1917?–1922?) // Российская история. 2019. № 1. С. 3–24.
3
Поршнева О. С. Практики насилия в воспоминаниях рабочих – участников Гражданской войны на Урале // Гражданская война в России: жизнь в эпоху социальных экспериментов и военных испытаний, 1917–1922: Сб. докладов Международного коллоквиума в Санкт-Петербурге, 10–13 июня 2019 года. СПб., 2019. С. 294; Holquist P. Making War, Forging Revolution. Russia’s Continuum of Crisis, 1914–1921. Cambridge, Mass.; London, 2002; Sanborn J. Drafting the Russian Nation: Military Conscription, Total War, and Mass Politics, 1905–1925. Dekalb, 2003.
4
Поршнева О. С. Практики насилия в воспоминаниях рабочих – участников Гражданской войны. С. 294.
5
Holquist P. Making War, Forging Revolution. Russia’s Continuum of Crisis. Р. 238.
6
Исупов В.
