В ночь на 7 ноября 1936 года произошло ограбление филиала, значительная часть бумаг Троцкого была похищена. Операцией советских агентов руководил Яков Исаакович Серебрянский, возглавлявший специальную разведывательно-диверсионную группу НКВД СССР («группу Яши»), который нанял квартиру на улице Мишле неподалеку от архива, расположенного на той же улице. Несколько ящиков похищенных бумаг были переданы резиденту НКВД в Париже Г. Н. Косенко, переправившему их в Москву. То, что грабеж был совершен агентурой НКВД, полиция заподозрила сразу, так как ни деньги, ни ценности не были взяты. На допросе Лев Седов предположил, что советская агентура узнала об архиве из-за «разговорчивости Николаевского».[1373] О причастности к преступлению его ближайшего помощника он не мог даже помыслить. Имея в виду многочисленные «проколы», допущенные бездарными следователями из НКВД при подготовке процесса шестнадцати в «доказательстве» связей обвиняемых с Троцким и Седовым, Лев в переписке с отцом с полным основанием предположил, что целью похищения являлись достоверные материалы для новых процессов — местонахождение Троцкого в то или иное время, его конкретные занятия и т. п.
В любом случае ноябрьский грабеж был предупреждением и Льву, и его отцу, что они находятся под колпаком советских спецслужб. Лев сообщал родителям, что он буквально чувствует, как все плотнее сжимается вокруг него кольцо враждебного наблюдения.[1374]
И все же интенсивная работа и на норвежском берегу, и в Париже продолжалась. «Бюллетень оппозиции» и «Красная книга» содержали обильные материалы, разоблачавшие фальшь московского процесса, который был назван «процессом над Октябрем». Материалы предваряло переведенное с французского языка письмо Троцкого, который был лишен норвежскими властями возможности писать по-русски: «Простите, что я не могу прислать вам обещанную к будущему номеру «Бюллетеня» статью о процессе: в желании у меня, разумеется, недостатка нет… Но вы сами скажете, я в этом уверен, все необходимое об этой гнусной амальгаме».[1375]
Обширная подборка материалов открывалась оценкой того, зачем Сталину понадобился процесс шестнадцати. Констатировалось, что советский диктатор становится на путь физического истребления «активно-недовольных», прежде всего сторонников Троцкого. Выдвигались и внешнеполитические причины. «Трупы Зиновьева и Каменева должны в глазах мировой буржуазии доказать разрыв Сталина с революцией, послужить ему свидетельством о благонадежности и национально-государственной зрелости». Помимо политических причин отмечалась и сугубо личная: «сталинская ненасытная жажда мести».
Рассказывалось, что именно в связи с процессом Л. Д. Троцкий вспомнил в одном из писем перед интернированием эпизод, услышанный от Каменева: «В 1924 году, летним вечером, Сталин, Дзержинский и Каменев сидели за бутылкой вина (не знаю, была ли это первая бутылка), болтая о разных пустяках, пока не коснулись вопроса о том, что каждый из них больше всего любит в жизни. Не помню, что сказали Дзержинский и Каменев, от которого я знаю эту историю, Сталин же сказал: «Самое сладкое в жизни — это наметить жертву, хорошо подготовить удар, беспощадно отомстить, а потом пойти спать»».[1376] Вспоминались и высказывания Ленина о Сталине, в том числе: «Сей повар будет готовить только острые блюда» или: «Сталин заключит гнилой компромисс и обманет». Делался вывод, соответствовавший формировавшейся оценке Троцким Сталина как современного Цезаря Борджиа.[1377] Эта оценка вскоре ляжет в основу книги о Сталине и статей, написанных Троцким в последние годы жизни, в том числе уже в начале Второй мировой войны.
Восстанавливалась картина того, как бывшие высшие партийные деятели под прямой угрозой для своей жизни и жизни родных шли на новые унизительные капитуляции, признавая свое фиктивное участие в террористических актах, подготовке покушений на Сталина и его подпевал.
Из всех фактических ляпсусов, которыми воспользовался «Бюллетень», чтобы экстраполировать грубую ложь на характер всех обвинений, особое внимание уделялось пребыванию Троцкого в Копенгагене осенью 1932 года, откуда лидер оппозиции якобы давал инструкции о терроре. Восстанавливалась истинная картина восьмидневного пребывания Троцкого в датской столице, о котором я уже рассказал и которое было расписано очевидцами буквально по часам.
Между тем обвиняемые, которые якобы получали инструкции от Троцкого, утверждали, что сделано это было именно в Копенгагене. Этот город был избран следователями по соображениям собственного удобства: близко от Берлина, туда легко проехать. Свидания же в Стамбуле или в никому не известных французских деревушках, где проживал Троцкий, были «слишком опасным экспериментом. Недостаток «материала» увеличивал риск провала».
Но и копенгагенские эпизоды были «провальными». Подсудимый Э. С. Гольцман, советский хозяйственный работник, находившийся в командировке в Германии, заявил на суде, что он встретился в Копенгагене с Л. Седовым в вестибюле гостиницы «Бристоль». В связи с этим ставилось несколько сокрушительных вопросов: как Гольцман «проник» в Данию, если он не имел виз, как мог встречаться в гостинице «Бристоль», если таковая была снесена еще в 1917 году (видимо, ленивые следователи пользовались старыми путеводителями по Копенгагену), наконец, как мог Гольцман встретиться с Седовым в датской столице, если Седов там в это время не был и находиться никак не мог?! Приводились неопровержимые доказательства, что в течение всех дней пребывания его родителей в Копенгагене Лев находился в Берлине. Об этом свидетельствовали, в частности, телефонные счета ежедневных разговоров с родителями. Приводились и многие другие «проколы» обвинения, доказывающие его лживость с первого до последнего слова. Делался главный вывод, что Сталину нужна голова Троцкого, и в этом состоит его основная цель. «Для достижения ее он пойдет на самые крайние, еще более гнусные дела».
После появления материалов о процессе в «Бюллетене оппозиции», к которым, как были уверены норвежские власти, руку приложил Троцкий, его режим еще более ужесточили.
18 ноября ему передали сообщение министерства юстиции, запрещающее участвовать в зарубежных изданиях и поддерживать связь с заграничными адвокатами. 19 ноября Троцкий сообщил сыну, что его письма, касающиеся личной защиты в связи с обвинениями на московских процессах, конфискуются. Каким-то чудом это письмо проскочило.[1378]
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
