не то имела в виду. Пожалуйста, не извиняйтесь. Я имела в виду только то, что сказала.
Я не знаю. Я никогда не была «молодой» в вашем понимании. Я никогда не знала, что такое «веселиться».
Что-то в ее голосе — горечь, глубокая обида — привело меня в замешательство. Я сказал несколько неловко, но искренне:
— Простите.
— О, ничего, это не важно. Не огорчайтесь так. Давайте поговорим о чем-нибудь другом.
Я повиновался.
— Расскажите мне о других людях, живущих в этом доме, — попросил я. — Если только они вам знакомы.
— Я знаю Латтреллов всю свою жизнь. Грустно, что они вынуждены заниматься такими вещами, особенно жаль его. Он славный. И она лучше, чем вам кажется. Ей приходилось жаться и экономить всю жизнь, вот почему она стала несколько… скажем так — хищной. Когда постоянно приходится на всем выгадывать, это в конце концов сказывается. Единственное, что мне в ней не нравится, — ее экзальтированность.
— Расскажите мне что-нибудь о мистере Нортоне.
— Рассказывать особенно нечего. Он очень милый, довольно застенчивый и, пожалуй, немного глуповатый. Никогда не отличался крепким здоровьем. Он жил вместе с матерью — сварливой недалекой гусыней. Думаю, Нортон был у нее в полном подчинении. Несколько лет тому назад она умерла. Он хорошо разбирается в птицах, цветах и все такое прочее. Нортон очень добрый, и он из тех, кто много видит.
— В свой бинокль, хотите вы сказать?
Мисс Коул улыбнулась:
— О, я выразилась не в буквальном смысле. Я имела в виду, что он многое замечает. Как и большинство тихих людей. Он не эгоистичен и очень внимателен ко всем, но в какой-то мере это неудачник, если вы понимаете, что я имею в виду.
Я кивнул:
— О да, я понимаю.
Внезапно в голосе Элизабет Коул снова зазвучала горькая нота:
— Именно это угнетает в подобных местах. Пансионы, хозяева которых — люди благородного происхождения, сломленные жизнью. Там полно неудачников — людей, которые ничего не достигли и никогда ничего не добьются, которые… которые потерпели фиаско. Старых и усталых, конченых людей.
Ее голос замер. Глубокая печаль проникла мне в душу. Как это верно! У тех, кто собрался здесь, нет будущего. Седые головы, отлюбившие сердца, утраченные мечты. Я сам, пребывающий в тоске и одиночестве. Женщина возле меня, исполненная горечи и разочарования. Доктор Франклин, энергичный и честолюбивый, планы которого срываются, и его жена, изнуренная болезнью. Тихий маленький Нортон, который, прихрамывая, бродит по окрестностям и наблюдает за птицами. Даже Пуаро, когда-то блистательный Пуаро, теперь прикованный к инвалидному креслу старик.
В прежние времена все было иначе — в те дни, когда я впервые приехал в Стайлз. Эта мысль была так печальна, что я не сдержался и с губ моих сорвался горестный стон.
Моя собеседница поспешно спросила:
— Что такое?
— Ничего. Просто меня поразил контраст. Знаете, в молодости, много лет назад, я бывал здесь. Я думал сейчас о том, что многое изменилось с тех пор.
— Понятно. Значит, это был счастливый дом? Все были счастливы здесь?
Любопытно, как иногда мысли сменяют одна другую, словно стеклышки в калейдоскопе. Это произошло со мной сейчас. Замелькали картины давних событий. И наконец мозаика сложилась в правильный рисунок.
Мне дорого было само по себе прошлое, а не его реальные события. Потому что даже тогда, в то далекое время, в Стайлз не было счастья. В памяти вставали бесстрастные факты. Мой друг Джон и его жена, оба несчастные, недовольные жизнью, которую вынуждены были вести. Лоренс Кэвендиш, погруженный в меланхолию. Юная Сэнди, жизнерадостность которой омрачалась ее зависимым положением. Инглторп, женившийся на богатой женщине ради ее денег. Нет, никто из них не был счастлив. Этот дом не знал радости.
Я сказал мисс Коул:
— Я поддался обманчивому чувству ностальгии. Этот дом никогда не был счастливым. И сейчас тоже. Все здесь несчастны.
— Нет, нет. Ваша дочь…
— Джудит не счастлива, — возразил я и вдруг отчетливо понял это.
Да, Джудит не была счастлива.
— Вот и Бойд Каррингтон, — неуверенно продолжал я. — На днях он говорил, что очень одинок. Однако, несмотря на это, мне кажется, что он наслаждается жизнью: у него есть дом и еще много всего.
Мисс Коул ответила довольно резко:
— О да, но ведь сэр Уильям другой. Мы не чета ему. Он пришел сюда из другого мира — мира успеха и независимости. Он преуспел в жизни и сознает это. Он не из числа… покалеченных.
Меня удивило выбранное ею определение. Я озадаченно взглянул на свою собеседницу.
— Какое странное слово пришло вам на ум! Отчего, не поясните ли?
— Потому что, — с неожиданным ожесточением ответила мисс Коул, — это именно так и есть. Во всяком случае, в отношении меня. Я покалечена.
— Я вижу, что вы были очень несчастны, — мягко произнес я.
— Вы ведь не знаете, кто я, не так ли? — Она посмотрела мне прямо в лицо.
— Э-э… я знаю вашу фамилию…
— Коул — не моя фамилия. Вернее, это фамилия моей матери. Я взяла ее… после.
— После?
— Моя настоящая фамилия Личфилд.
В первое мгновение эта фамилия показалась мне просто смутно знакомой. Потом я вспомнил:
— Мэтью Личфилд.
Она кивнула:
— Я вижу, вы в курсе. Именно это я имела в виду. Мой отец был душевнобольным человеком и тираном. Он запрещал нам жить нормальной жизнью. Мы не могли пригласить в дом друзей. Он почти не давал нам денег. Мы жили как в тюрьме.
Она запнулась, в ее красивых темных глазах застыла печаль.
— А потом моя сестра… моя сестра…
— Пожалуйста, не надо… не продолжайте. Это слишком мучительно для вас. Я знаю эту историю. Нет необходимости мне рассказывать.
— Но вы не знаете. Не можете знать. Мэгги! Это непостижимо, невероятно. Я знаю, она пошла в полицию и созналась. Но иногда мне все же не верится! Порой мне кажется, что это неправда… что это не так… не так, как она сказала.
— Вы имеете в виду… — осторожно начал я, — что факты… факты расходятся с…
Мисс Коул резко оборвала меня:
— Нет, нет. Дело не в этом. Дело в самой Мэгги. Это на нее не похоже. Это была не… не Мэгги!
Я с трудом заставил себя промолчать. Еще не пришло то время, когда я смогу сказать ей: «Вы правы. Это была не Мэгги…»
Глава 10
Было около шести часов, когда на тропинке показался полковник Латтрелл. На плече у него было ружье, в руках — пара убитых диких голубей.
Он вздрогнул, когда я его окликнул: вероятно,
