на столик у кровати больного таблетки морфия, подробно объяснив, сколько нужно принимать и какая доза опасна. Хотя снотворное было в полном распоряжении пациента и тот мог принять роковую дозу, он этого не сделал.
— Это доказывает, — сказал Бойд Каррингтон, — что, несмотря на свои слова, больной предпочел страдания быстрой и безболезненной смерти.
Именно тогда впервые заговорила Джудит — резко и пылко.
— Конечно, предпочел, — заявила она. — Не следует предоставлять ему самому решать.
Бойд Каррингтон спросил, что она имеет в виду.
— Я имею в виду, что у того, кто слаб — от страданий и болезни, — нет сил принять решение. Они не могут это сделать. Это следует сделать за них. Долг того, кто их любит, — принять решение.
— Долг? — переспросил я.
Джудит повернулась ко мне.
— Да, долг. Того, чей разум ясен и кто возьмет на себя ответственность.
— И закончить на скамье подсудимых с обвинением в убийстве? — потряс головой Бойд Каррингтон.
— Не обязательно. Во всяком случае, если вы кого-то любите, вам следует пойти на риск.
— Но послушайте, Джудит, — вмешался Нортон, — то, что вы предлагаете, означает огромную ответственность.
— Не думаю. Люди слишком уж боятся ответственности. Они ведь готовы решить судьбу собаки — почему бы не сделать то же самое по отношению к человеческому существу?
— Ну… это же совсем другое, не так ли?
— Да, это важнее, — ответила Джудит.
Нортон прошептал:
— Вы меня просто ошеломили.
Бойд Каррингтон осведомился с любопытством:
— Значит, вы бы решились, не правда ли?
— Я так думаю. Я не боюсь брать на себя ответственность.
Бойд Каррингтон покачал головой.
— Так не годится, знаете ли. Нельзя, чтобы все, кому заблагорассудится, брали закон в свои руки и решали вопрос жизни и смерти.
— А ведь на самом деле, Бойд Каррингтон, — заметил Нортон, — мало у кого хватит мужества взять на себя ответственность. — Со слабой улыбкой он взглянул на Джудит: — Сомневаюсь, что вы бы смогли, если бы дошло до дела.
Джудит ответила ему сдержанно:
— Конечно, нельзя быть полностью уверенной, но думаю, я бы смогла.
— Разве что тут был бы замешан ваш личный интерес, — сказал Нортон, и глаза его блеснули.
Джудит залилась краской.
— Это показывает, что вы ничего не поняли, — отрезала она. — Если бы у меня был… был личный мотив, я бы ничего не смогла сделать. Как вы не понимаете? — обратилась она ко всем нам. — Тут не должно быть абсолютно ничего личного. Можно взять на себя ответственность, чтобы… чтобы прервать жизнь, только если совершенно уверен в бескорыстии своего мотива.
— Все равно вы бы этого не сделали, — не сдавался Нортон.
Джудит продолжала настаивать:
— Сделала бы. Для начала, в отличие от всех вас, я не считаю жизнь священной. Ненужные жизни, бесполезные жизни — их нужно убрать с пути. Они вносят столько путаницы. Только людям, которые могут сделать достойный вклад в общество, должно быть позволено жить. Другие должны быть безболезненно убраны. — Внезапно она обратилась к Бойду Каррингтону: — Вы согласны со мной, не так ли?
Он неуверенно проговорил:
— В принципе да. Только достойные должны выжить.
— Разве вы не взяли бы закон в свои руки, будь это возможно?
— Может быть. Не знаю…
Нортон тихо вставил:
— Многие согласились бы с вами в теории. Но практика — дело другое.
— Это нелогично.
Нортон нетерпеливо сказал:
— Конечно нет. Это действительно вопрос мужества. Выражаясь вульгарным языком, кишка тонка.
Джудит молчала. Нортон продолжил:
— Нет, честно, Джудит, с вами было бы то же самое. У вас не хватило бы мужества, если бы дошло до дела.
— Вы так думаете?
— Я в этом уверен.
— Думаю, вы заблуждаетесь, Нортон, — вмешался Бойд Каррингтон. — По-моему, у Джудит есть мужество. К счастью, наш спор беспредметен.
Из дома донесся звук гонга.
Джудит встала.
Она четко произнесла, обращаясь к Нортону:
— Вы ошибаетесь. У меня больше… больше мужества, чем вы думаете.
Она быстро пошла к дому. Бойд Каррингтон поспешил за ней со словами:
— Эй, подождите меня, Джудит.
Я пошел за ними, охваченный беспричинным смятением. Нортон, который всегда чутко реагировал на настроение собеседника, попытался меня утешить:
— Знаете, она не имела в виду ничего такого. Это что-то вроде незрелых теорий, какие бывают у молодых. К счастью, их никогда не осуществляют. Дело кончается разговорами.
Думаю, Джудит услышала эти слова, поскольку бросила яростный взгляд через плечо. Нортон понизил голос.
— Не стоит огорчаться из-за теорий, — продолжал он. — Но послушайте, Гастингс…
— Да?
Нортон казался смущенным. Он спросил:
— Не хочу вмешиваться, но что вы знаете об Аллертоне?
— Об Аллертоне?
— Да. Простите, если я сую нос не в свое дело, но, откровенно говоря, на вашем месте я бы не позволял своей дочери проводить с ним слишком много времени. Он… ну, в общем, у него не очень-то хорошая репутация.
— Я и сам вижу, что он за птица, — ответил я с горечью. — Но в наше время не так-то просто быть отцом взрослой дочери.
— О, я знаю. Как говорится, девушки могут сами о себе позаботиться. И большинство действительно может. Но… э-э… у Аллертона довольно своеобразный метод по этой части. — Он замялся, потом продолжил: — Послушайте, я чувствую, что обязан вам сообщить. Разумеется, это не должно пойти дальше, но я случайно кое-что о нем знаю.
И он рассказал мне грязную историю, которую я смог позднее проверить во всех деталях. Историю о девушке, уверенной в себе, современной, независимой. Аллертон пустил в ход все средства, чтобы добиться у нее успеха. А закончилось все тем, что девушка в отчаянии отравилась, приняв большую дозу веронала.
И самое ужасное заключалось в том, что эта девушка была очень похожа на Джудит — такая же независимая интеллектуалка. Когда такая девушка влюбляется, то отдается чувству сполна, со всей силой страсти, неведомой пустым глупеньким кокеткам.
Я отправился на ленч с ужасным предчувствием.
Глава 13
I
— Вас что-то тревожит, mon ami? — спросил меня Пуаро в ТОТ день. Я не ответил ему, а просто покачал головой. У меня было такое чувство, что я не вправе обременять Пуаро своими личными проблемами. Да и вряд ли он мог чем-нибудь помочь.
Джудит ответила бы на его увещания отсутствующей улыбкой — как все молодые, когда старики докучают им советами.
Джудит, моя Джудит…
Сейчас трудно описать, через что мне пришлось пройти в тот день. Когда я размышлял над этим впоследствии, то склонен был в чем-то винить атмосферу Стайлз. Зловещие мысли так и лезли в голову. Там было не только страшное прошлое, но и зловещее настоящее.
