Рейтинговые книги
Читем онлайн Имя твое - Петр Проскурин

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 193 194 195 196 197 198 199 200 201 ... 206

Почти тотчас зазвонил телефон, резко, настойчиво, и Брюханов недовольно вскинулся, взглянул на часы: шел третий час ночи. Телефон звонил, и Брюханов, медля, взял трубку.

— Да, слушаю, — сказал он намеренно тихо и спокойно и, узнав голос Николая, недовольно поинтересовался: — Прости, пожалуйста, ты не знаешь, сколько сейчас времени? Ага, так, так… прекрасно. Да, слушаю… говори.

— Простите, Тихон Иванович, понимаете…

— Понимаю, понимаю, давай о деле…

— Оказывается, вы тоже не спите, — Николай рассмеялся, и Брюханов недовольно оборвал его:

— Все-таки, Коля, мне не двадцать..

— Тихон Иванович, вот какая ко мне любопытная мысль пришла.. Науку вперед не очень-то шибко продвинешь без самой обыкновенной примитивной власти, — сказал Николай, и Брюханов слышал, как он шумно дышит в трубку. — Поэтому, если мне дадут институт, я согласен взять.

— Вот как? — в голосе Брюханова зазвучала ирония — А если не дадут, позволь тебя спросить?

— На нет и суда нет, — не задумываясь, весело отозвался Николай. — Тогда придется отыскивать иные пути… Что с вами, Тихон Иванович?

— Со мной ничего, а вот что с тобой? — спросил Брюханов. — В твоем возрасте в это время ночи нужно крепко, беспробудно спать, а ты черт знает какими прожектами занят…

— Ну, Тихон Иванович, не сердитесь, что вы забыли обо мне, времени ведь совсем нет.

— Нет, не забыл, поэтому и бранюсь. Все бегут, бегут, а ведь иногда надо и приостанавливаться, — повысил голос Брюханов и тотчас почувствовал у себя за спиной присутствие совершенно старенькой уже Тимофеевны; оглянувшись, он в самом деле увидел ее, в длинной, до пят, ночной рубашке, с накинутой на плечи неизменной теплой шалью.

— Так вот, немедленно ложись спать, — сказал Брюханов. — Поцелуй Таню и ложись, а вопрос с институтом решится и без тебя.

— Спокойной ночи, Тихон Иванович…

— Скорее спокойного утра, — проворчал Брюханов, положив трубку, и повернулся к Тимофеевне. — А ты что, старая, бродишь? — спросил он, и Тимофеевна, крепче стянув концы шали, недовольно вздохнула.

— Не знаю, Тихон. — Тимофеевна, тяжело переваливаясь на нездоровых ногах, прошла от двери к столу, опустилась в кресло. — Нехорошо ты делаешь… Сегодня тебя все ждали, ждали… Ксения своего жениха приводила… Ладный такой, ласковый, глаз вострый… Вот только волосы-то бабьи отпустил… А тебя все нет, все нет, хозяйский-то, мужской глаз никогда не помешает. Нехорошо как-то, детей совсем не видишь.

Слушая тихую старушечью воркотню, Брюханов согласно кивал; он знал, что Тимофеевну, пока она не выговорится, остановить невозможно, и поэтому терпеливо ждал и думал, что у Тимофеевны в последнее время появилась неприятная привычка появляться без всякого предупреждения.

Недовольная его сосредоточенным, бесстрастным видом, Тимофеевна остановилась, поглядела на него, словно прицеливаясь, вздохнула.

— Ох, господи святый, люди нынче… Детей завели, а толку им дать некому, сам на работу, сама на дежурство… А кабы сам-то по-настоящему саданул кулаком по столу — брызги бы полетели! Сиди, мол, дома, баба, детей вон до дела доводить надо. Эх, горе ты мое несообразное! Молчи уж, молчи! — повысила она на него голос, когда он хотел возразить.

— Молчу, Тимофеевна, молчу, — покорно кивнул Брюханов, невольно улыбаясь, чтобы как-либо успокоить ее и отослать спать, потому что назавтра от бессонницы старуха непременно сделается больной и будет приставать к нему еще больше, и Тимофеевна, безошибочно определив именно по этому его тихому согласию, что ему много хуже, чем ей самой, и что нужно пожалеть и себя, и его и на этом остановиться, вздохнула, и Брюханов не сразу заметил ее исчезновение; он знал, что теперь ему уже не заснуть, и сел к столу; сейчас его больше всего интересовал Николай. «Вот так, — подумал Брюханов, — без примитивной власти и науку вперед не продвинешь. Что ж, в чем-то он, несомненно, прав, а возможно, и вообще прав, но от этого ведь не легче решать, что и как…»

Уже в окне резко обзначилось морозное февральское утро, когда он неожиданно и твердо подумал, что директором может быть назначен только Николай Дерюгин и никто больше. Он неприятно удивился тому, что сильно раздумывал о вполне ясном вопросе. Талант нельзя ничем заменить, и это безоговорочная истина, а сам он просто одрях и пытался отсрочить и оттянуть то, что требовало незамедлительного и ясного решения. В конце концов Николай не пропадет и не потонет, а вот науке будет нанесен ущерб, и большой, ведь сейчас побеждает тот, кто вырывается вперед. Брюханов энергично потребовал у Тимофеевны крепкого чая, выпил и прямо в кресле вздремнул, а через день приказал составить и подписать на Николая Дерюгина представление, согласовав его предварительно в ЦК. Когда же через неделю многие члены коллегии министерства и товарищи из ЦК, не те, с которыми он обговаривал этот вопрос, а другие, высказались против кандидатуры Дерюгина, Брюханов даже в первый момент растерялся; после продолжительного раздумья и консультаций с нужными людьми у него по частям начала складываться кое-какая картина. Сам Дерюгин был здесь даже и ни при чем; просто после смерти Лапина активизировалась вечно враждующая с ним школа академика Стропова и теперь, Брюханов это понимал, дело шло ни много ни мало о том, чтобы вообще прихлопнуть целое направление в науке, основываясь на его якобы бесперспективности. Размышляя, Брюханов решил еще раз посоветоваться с Муравьевым, и скоро тот уже сидел в своем привычном кресле, напротив Брюханова, сильно поседевший за время совместной долголетней работы, но такой же худощаво-подтянутый и элегантный в своей серой паре.

— Собственно, не вижу ничего удивительного, Тихон Иванович, — сказал он наконец. — Тех, кому очень везет в жизни, не очень-то любят…

— Одаренность, талант вы тоже относите к понятию «везет»?

— Несомненно. Пожалуй, именно это самое большое везение в жизни, только оно выпадает крайне редко… Не украсть, не отнять… При чем здесь обыкновенные люди? Они просто защищаются…

— Так… все по полочкам, во всем — система. А если с точки зрения интереса дела и науки, Павел Андреевич? Вы муж многоопытный, вот и прошу вас высказать свое суждение.

Легкая улыбка летучей тенью тронула подсохшее лицо Муравьева; до сих пор разговор шел в дружеском, доверительном, шутливом тоне, но вот теперь точпо определено направление дальнейшего хода разговора, и словно сам собой щелкнул в душе нужный переключатель; Муравьев чуть сдвинул брови, сохраняя прежнее невозмутимое выражение лица, ожидая еще большего уточнения. Он успел изучить Брюханова достаточно хорошо и знал, что у того уже есть в запасе несколько основных вариантов обсуждаемого вопроса, что не с ним первым и не в первый раз Брюханов именно не обсуждает, а прощупывает интересующую его проблему и что никак нельзя точно определить, что ему уже известно и насколько его мнение уже определилось и сложилось.

— Мы с вами, Павел Андреевич, работаем уже много лет, около двадцати…

— Уже двадцать, Тихон Иванович. Путь долгий и любопытный. Вы теперь в ранге министра, я… Впрочем, я не об этом, другое любопытно. Я теперь мало сплю, открою глаза и думаю. Знаете, словно ничего и не было, ничего не изменилось в самом себе. — Муравьев опять как-то одними губами усмехнулся, поднял спокойные, давно отвыкшие чему-нибудь удивляться глаза, по-прежнему ожидая.

— Как вы думаете, Павел Андреевич, стоит ли мне самому поговорить с академиком Строповым?

— Балласт, древний балласт. — Муравьев изобразил усмешку, брезгливо поджал блеклые, тонкие губы. — Но пророс в такие толщи, не выдерешь никаким сверхмощным бульдозером. Лет сорок назад несколько хороших идей, а теперь верчение вхолостую, заседания, диспуты, доклады ни о чем, статьи, ковбойские погони за премиями… да вы же знаете. — Муравьев бесстрастно и даже как-то неохотно выдавал необходимую справку и только под конец оживился. — Сам себя пережил. Вспоминаю недели две назад один любопытный случай… На международном симпозиуме по электронике в Париже… вы, впрочем, сами утверждали нашу делегацию, случился у меня со Степаном Аверкиевичем Строповым любопытный разговор. Вы думаете, о красотах Лувра или о соборе Нотр-Дам? Отнюдь. Как я понял, его прежде всего интересовали ваши родственные связи с дерюгинской фамилией… При встрече вы можете удовлетворить его любознательность с гораздо большей обстоятельностью.

— Действительно любопытно, Павел Андреевич, а если еще точнее?

— Не могу, не знаю. Это — один из самых удивительных столпов, они неколебимо держатся именно за счет особых талантов. Вы можете назвать во мне кучу недостатков, несовершенств, но Стропов… это абсолютно особая порода. Из тех, кто своих врагов устраняет с помощью дружеских объятий. Заласкает, зацелует, задушит неизвестно как, зальется на всякий случай слезами и бодренько потопает себе дальше. Помилуйте, в его объятия я бы не хотел угодить ни при каких обстоятельствах. Бр-р-р! — Муравьев даже в лице передернулся. — Нет, нет! Помилуйте! Эти исключительно коллективные существа из подобных себе создают целые блоки! Здесь в ход идет все: браки, круговая порука, безошибочный отбор и подбор себе подобных, дутые должности и оклады… и черт знает что еще! А впереди, как козла-вожака, всегда держат такого вот академика… придет в какую-нибудь высокую инстанцию вот такой — кхе! кхе! кхе! — академик, потрясет жидкой бороденкой — кхе! кхе! кхе! — и лихорадит программы. Я не решился бы тронуть такую фигуру, как академик Стропов, это тотчас отзовется эхом — да еще каким! — в самых огнеопасных местах, от собственной внучки до нагорных высот, — Муравьев поднял глаза к люстре и покорно вздохнул. — Сталин и крутенек был, и перебрал во многом…

1 ... 193 194 195 196 197 198 199 200 201 ... 206
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Имя твое - Петр Проскурин бесплатно.

Оставить комментарий