Хотел ли я в последний раз взглянуть на Карсину, уже мертвую?
Нет. Конечно нет.
Да.
Как бы мы с ней ни расстались, что бы я о ней ни узнал, она была подругой моей сестры, дочерью друзей моей семьи и первой девушкой, которую я поцеловал. Ее любовные письма ко мне все еще лежали в моем дневнике солдата. По моей щеке покатилась слеза. Я не могу похоронить ее в траншее вместе с незнакомцами, чтобы негашеная известь пожрала ее плоть. Я сам вырою для нее могилу; она не будет лежать вместе со всеми.
Я опустил голову на скрещенные руки и некоторое время просидел так за столом. Я знал, что сегодня ночью схожу взглянуть на нее. Я и сам не смог бы сказать, что мной двигало — сентиментальность или болезненное любопытство. Впрочем, это не имело значения. Я взял фонарь и вышел в темноту.
Круг факелов продолжал гореть. Тем не менее, приблизившись, я услышал тревожный писк и шорох. Крысы. Я высоко поднял фонарь, входя в круг факелов. Все семь тел лежали так, как мы их оставили. Одна из трех женщин, лишь одна могла быть Карсиной. Я узнал ее по светлому локону, выбившемуся из-под савана. В отличие от всех остальных она была завернута не в грубую белую мешковину. Тонкое льняное полотно, окаймленное кружевами, покрывало ее тело. Я опустился на одно колено и протянул руку к ее лицу. Но отдернул, так и не дотронувшись. Нет, я не боялся увидеть, как сильно болезнь изуродовала ее лицо. Мне вдруг показалось, что я вторгаюсь туда, где мне нет места. Кто-то с любовью подготовил тело к погребению; кто я такой, чтобы открывать ее мертвое лицо, которое давно не принадлежит мне? Ее имя подтверждало, что она стала замужней женщиной. Я должен это уважать. Я склонил голову и попросил доброго бога, чтобы она почивала в мире.
— Доброй ночи, Карсина, — попрощался я и вернулся в дом.
Ночь была теплой. Мой очаг почти погас, но в нем все еще светились угольки. Я подбросил в него пару поленьев — больше ради компании их света, чем для чего-то еще — и снова сел за стол, чтобы сделать очередную запись в дневнике. Покончив с этим, я отложил его в сторону. Слишком усталый, чтобы переодеваться, я лег в постель в одежде, перепачканной землей. Некоторое время я наблюдал, как движутся тени по потолку, отражая танец пламени в очаге. Я думал о женщинах, которых любил, не только о Карсине и древесной женщине, но и о матери, сестрах, Эпини и даже Эмзил. Я пытался разобраться, почему я любил каждую из них и какая любовь была настоящей, но не сумел прийти к определенному заключению. Я от рождения любил мать и сестер, и возможно, в этот список нужно включить и Эпини. Древесную женщину я любил; я знал это, хотя и не понимал, как именно было привязано к ней мое другое «я». И я до сих пор ее любил, в том, другом месте. Эмзил я любил потому, что, как мне казалось, ей был нужен кто-то, кто бы ее любил. Я даже вспомнил о несчастной Фале. Мы провели вместе лишь один вечер. Означала ли краткость наших отношений то, что я не мог назвать их любовью? Но это, несомненно, было чем-то большим, чем обычная похоть.
А Оликея? Да, я ее любил. Не так, как хороший герниец любит свою жену-гернийку, без романтики, клятв и очага, разделенного с ней до конца своих дней. Я любил ее так же, как полюбил и ее лес, как то, что дарит мне радость, но всегда останется мне неподвластным. Между мной и Оликеей никогда не было союза. Она не хотела, чтобы я заботился о ней и защищал. Напротив, она считала, что это ей следует обо мне заботиться. Я задумался, можем ли мы с ней когда-нибудь узнать друг друга по-настоящему, но заключил, что эта возможность упущена уже навсегда. Я бросил ее в этом мире, а она отвернулась от меня в другом. Но разве я больше знаю об Эмзил, чем о ней? Эмзил я понимаю лучше лишь потому, что мы с ней принадлежим к одной культуре. Но она до сих пор оставалась для меня тайной — как Оликея.
Мой огонь догорал, и тени на потолке поблекли. Я снова помолился за Карсину, а потом еще и за мать и Элиси. Я думал о женщинах, которые уже умерли, и о тех, кто еще оставался со мной, и дал себе слово, что буду лучше относиться к Эпини, Эмзил и Ярил, пока у меня еще есть такая возможность. С этой мыслью я прикрутил фитилек лампы и закрыл глаза, собираясь спать.
Быть может, это мои вечерние размышления проложили к ней путь. Той ночью я шел по снам, но мои ноги вели меня не по следам Оликеи, а к пню в старом лесу. Дерево, выросшее из упавшего ствола древесной женщины, стало стройным и высоким. Теперь я понял, что деревья моей ограды на кладбище принадлежат к тому же виду и растут весьма успешно. Нежно прикоснувшись к стволу, я ощутил эхо ее присутствия. Потом я подошел к пню и сел, прислонившись к нему спиной.
— Я скучаю по тебе, Лисана. Ужасно скучаю.
— О, ты жесток, — укорила она меня, однако взяла за руку. — Наконец назвать меня по имени — и в такое время. Знаешь ли ты, как мое имя, сорвавшееся с твоих губ, терзает мне сердце? Но уже слишком поздно, мальчик-солдат. Я не в силах избавить тебя от грядущего. Ты сам его на себя навлек. И все же, если сумею, я постараюсь тебя спасти.
Теперь она присутствовала здесь как-то иначе. Она стала сном внутри сна. Я ощущал тепло рук, но не мог их сжать. Когда я повернулся, чтобы обнять ее, то почувствовал лишь грубую кору рухнувшего ствола. Я отстранился. Если я не могу прикоснуться к ней, то хотя бы увижу. Она выглядела так же, как и при нашей первой встрече. Невероятно толстая женщина средних лет. Ее пестрые волосы тянулись к коре дерева, связывая ее с ним, словно корни. Они и были корнями. Ее глаза улыбались мне; они не изменялись, какую бы внешность она ни примеривала. И я вдруг обнаружил, что ее тело больше не имеет значения. Она была так же дорога мне в этой форме, как и тогда, в те забытые времена, когда мы впервые сошлись. Она сплела пальцы на огромном животе. Ее руки напомнили мне кошачьи лапки. Маленькие, с угольно-черной кожей на тыльной стороне ладони и светлыми пятнами на предплечьях. Мне хотелось их поцеловать, однако я сумел лишь накрыть их своими ладонями, чувствуя призрачное тепло.
— Почему тебя здесь нет? — требовательно спросил я.
Она улыбнулась горькой и нежной улыбкой.
— Кто-то воспользовался здесь магией железа и срубил мое дерево. Оно пало в обоих мирах; может быть, ты это заметил?
Мне стало стыдно, и я опустил взгляд.
— Но это не убило тебя.
— Нет. Но ослабило. Еще сотня лет, и, возможно, я верну четверть силы, которой обладала прежде. И тогда мы сможем целоваться и касаться друг друга, как прежде.
— Слишком долго ждать.
Она кивнула, не соглашаясь, но подтверждая собственные мысли.
— И здесь наши миры расходятся, мальчик-солдат. Через сто лет, если наш народ одержит победу, почва станет немного глубже, деревья — немного шире в обхвате, но мало что изменится еще. Будут цвести те же цветы, ветер понесет ту же пыльцу, те же бабочки будут порхать в листве. Я буду счастлива подождать ради этого сто лет. Но что будет здесь, если победу одержат захватчики, мальчик-солдат? Чего ты будешь ждать через сто лет?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
