- Какие люди! - приветствует меня голос из самого темного угла. - Как говорится, один, без охраны и, что характерно, до сих пор на свободе!
Это Петрович. Я помню его. Самый гадский и занозистый завсегдатай заведения, бессмертный и неспивающийся Петрович. Он встретил меня так, как будто мы расстались только вчера:
- Пить будешь?
Я молча пододвигаю свою кружку, он так же молча добавляет туда изрядную дозу водки.
Ерш. Петрович никогда не изменяет своим привычкам. Одна из них: "Пельмени посуху не ходят..." Выпили, поморщились, выдохнули, закурили. Вот сейчас Петрович полезет под кожу...
- Давненько тебя не было...
- Давно...
- У тебя, слышал, неприятности?
Полез, зараза... Откуда он все знает?
- У меня всегда неприятности.
- Это точно. Между прочим, сам всегда нарываешься. Зачем руки-то ломал? Дал бы просто по репе, и все было бы пучком.
- По репе? А замочил бы?
- Ax да! - вспоминает Петрович. - Ты же этот... Вас же не учили просто по морде... А чтоб сразу, в могилу! Вот теперь и хлебай дерьмо.
Тут я начинаю звереть:
- Я-то расхлебаю... Ты сначала в своем дерьме разберись, старый хрыч!
Петрович ржет. Эта скотина специально меня заводит, чтобы заглянуть в "глаза зверя", как он это называет.
-Ух, каков волчонок! Молодца... Не теряешь хватку, не теряешь. Давай-ка еще по одной...
Дали. И еще раз дали. В голове зашумели двигатели неопознанных аэропланов, а язык потянуло на откровения:
- Я тебя, Петрович, убью когда-нибудь за твои поганые выходки.
Тот жутко рад моей неподдельной злости:
- Вот так, просто тупо возьмешь и убьешь? Одобряю! Давно пора. Сам бы полоснул бритвой по венам, но боюсь, старый дурак, боюсь!
- Ты что, серьезно?
Петрович еще плеснул водки, его руки заметно дрожат:
- Более чем... Вот возьми себя. Думаешь, ты действительно нужен кому-то? Фигу! Если ты, предположим, завтра подохнешь, уже послезавтра тебя никто и не вспомнит, кроме, конечно, доблестных работников морга.
- А родственники, друзья?
Петрович цинично зевает:
- Поплачут недельку, да и перестанут... Ты разве не знаешь? Живым, как гритца, живое!
Он алчно вгрызается в насмерть просоленную рыбу неопределенной породы. Казалось бы, что там грызть? Одна костлявая соль. В народе Петрович слывет философом, и я никогда не упускаю возможности попытать его на тему бытия:
- И что делать?
- Н-ну... Откуда я знаю? Попробуй оставить на свете что-нибудь свое... Одно. Уникальное. Ферштейн?
- Ребенка, что ли?
- Пять баллов тебе! За наивность. Хе-хе...
- Книжку написать?
Вот тут он неожиданно взбесился:
- Слушай, я как будто со стеной говорю! Что ты все время несешь? Что за пошлые банальности? А еще умным себя считаешь, небось?
Поскольку я промолчал, мы хлопнули. На этот раз чистой водки. Покурили, повторили, запивая огненную воду омерзительно теплым пивом. А вместо закуски -еще одно пьяное откровение:
- Знаешь, чем ты мне всегда нравился? Глупостью своей. Умничают-то все одинаково. А ты вот сглупи, да сглупи так, чтобы землю тряхнуло. Вот это и будет твоя память.
Он икает и пытается по дурному громко запеть:
- Ве-ее-чная па-аа-мять....
Не допев, бухается мордой в тарелку. Все как всегда. Петрович был невыносим в своих пьяных нотациях, хотя в чем-то этот законченный алкаш был прав... Не знаю, как там насчет философских измышлений, но гадский Петрович в одном определенно прав: сам всегда нарываюсь. И как правило - по пустякам.
Правда, последний раз я вляпался особенно круто. Заваруха началась как обычно - с сущего пустяка. Я зашел к своей знакомой в общагу политехнического. Моя старинная боевая подруга Танька была дома плюс еще ее подружка Нинка, разбитная деваха с этажа ниже.
Как раз в этот момент Нинка очень эффектно стрелялась от своего очередного ухажера:
- Ка-аа-кой, ка-аа-зел, а? Таньк? А с виду путевый...
За чаем и шутками я выведал всю подноготную. Нинок зацепила его на автобусной остановке. Точнее, не совсем верно, что зацепила. Грудь навыкат, боевая стойка обнаженной ногой вперед, и чувак зацепился сам, однозначно клюнув на вполне доброкачественного живца.
Жертва блистала весьма многообещающей прослойкой нетрудового жира: "мерс" средней руки, приличный костюмчик в троечном оформлении и, разумеется, достаточной ширины и представительности морда.
Эта самая морда на втором перекрестке купила Нинке цветы, на третьем шоколад, а на четвертом предложила взять выпивку и пришвартоваться у хозяйки торжества, то бишь - у Нинки.
Пили они вместе. Опытная Нинок умело избежала опьянения, ловко спаивая свой собственный кактус, а вот товарищ не выдержал и поплыл... Но плыть один не
захотел, с непринужденно-пьяной откровенностью предложив собутыльнице переместиться в койку.
Нинон, безусловно, девушка нравов очень даже свободных, но чтоб вот так, сразу... В общем, она бросила своего кавалера в комнате, смылась к Татьяне и сейчас усиленно плакалась о загубленных перспективах.
Я сочувствовал как мог, легкомысленно обещая всестороннюю помощь и поддержку. Вдоволь нахлебавшись чаю, мы как-то незаметно перешли к спиртным напиткам. Как следует поддав и осмелев, Нинка попросила сходить с ней, попроведать ее гостя.
- А чего одна не идешь?
- Боюсь... - вздохнула она. - Уж больно Владимир Евгеньевич пьяные...
- Он что, так и представился?
- Ну...
- Вот хохма... - я уже опаздывал, но все же согласился охранить ее от прилипчивого ухажера. Чего только не сделаешь ради непутевой подруги своей собственной подруги! - Ладно, иди к себе, а я скоро подойду.
Скоро не получилось. Процедура прощания заняла минут сорок. Все-таки Татьяна была дьявольски привлекательна, а я так чертовски неутомим... Словом, когда я подошел к двери Нинкиной комнаты, внутри творилось нечто невообразимое. Крики, звон бьющейся посуды... Кошмар. Ужас!
Я хладнокровно постоял под дверью, покурил, развлекаясь звуками вполне семейной ссоры.
- Ты хам и негодяй!
- Кто? Я? А куда ты смылась, зараза? Куда?
- К подруге!
- К какой еще подруге? Я тебе сколько шампанского споил? А цветы, шоколад? Убью!
Нинка нешуточно визжит. Это сигнал: пора. Я с разбегу выбил плечом хилую дверь, влетел внутрь и увидел потрясающую картину, достойную дерзкой кисти художника: "Владимир Евгеньевич, разрывающий лифчик на дебелых грудях Нинки".
Он обернулся и тут же заработал удар ребром ладони под горло. Рискованный фокус! Я мог запросто убить его таким ударом. Но, к счастью, все обошлось. Как говорится, доброй свинье все впрок.
Враз протрезвевший, он долго сидел, кашлял, пыхтел и отпивался чаем, мигом сваренным сердобольной Нинкой. Интересный бабы народ! Еще минуту назад она истошно верещала и звала на помощь, а Владимир Евгеньевич увлеченно рвал с нее трусы. А теперь поди ж ты! Она так хлопотала вокруг него, ничуть не стесняясь столь нескромного распаха халата, а Володя так трагически стонал, что я стал чувствовать себя третьим - и само собой - лишним. А это несколько задевало. Это как так? Это кто же тут, едрена шишка, царь, бог и вселенский спаситель? Я возмущенно засопел, и наконец-то на меня обратили внимание.
- Ой! Извини... А мы тут...
Захлопотались. Понятно. А я, типа, третьестепенный герой из "Санта-Барбары". Доблестный Круз спасает абсолютно левую подругу и, как всегда, оказывается в круглых дураках.
Я молчал, Нинка тоже, а Владимир Евгеньевич самозабвенно упивался чаем. Для порядка выкурив сигарету, я решил потихоньку выскользнуть за дверь, но этот идиот увязался следом. Несмотря на то, что я выше его ростом и даже внешне сильнее, он все равно пытался смотреть на меня сверху, с этаким превосходством закоренелого руководителя, пусть даже в хлам датого. Он же начальник! А стало быть - неподсуден. Но вот беда, я-то был не в курсе.
Владимир Евгеньевич пока еще вежливо и культурно пытается меня залечить:
- Слышь, братан... Ты, как я посмотрю, шибко крутой и вообще...
Я пока молчал, ждал, чего он еще ляпнет, а он ошибочно принял мое молчание за знак искреннего коленопреклонения:
- Да ладно! - он выглядел чудо как великодушным. - На первый раз... В виде исключения.
От закипающей ярости у меня перехватило дыхание. Он меня прощает?! Меня? Ах ты гадина, щенок...
- Иди, чего ты, не бойся...
Большего он уже сказать не успел. Я резко выбросил вперед правую руку, кулак вошел под ребра, в аккурат до самого позвоночника. Он что-то невнятно хрюкнул, потянулся слабой ручонкой навстречу, я ее тут же перехватил и повел на излом. А поскольку противник от болевого шока молчал, я докрутил прием до конца, до хруста ломающихся костей.
Я аккуратно уронил Владимира Евгеньевича на пол. Нинка была в ступоре. Она смотрела на меня открыв рот, и в глазах явственно читался мой приговор: "Псих!"
Ну и пусть. Мне наплевать. Псих так псих. Но каким бы я психом ни был, я всегда обеспечивал своей заднице прикрытие. Я сурово сомкнул брови, поиграл скулами и выдвинул челюсть вперед, превратившись в одного из устрашающих персонажей героической коллекции Ламброзо.
