Но история Коли впереди, а сейчас вернемся к Сереже Журавлеву. Нет, не о падении рассказывает повесть "Обман". Падение совершается быстро. А повесть - о восхождении, о том, как шаг за шагом Сережа выбирается из грязи, в которую угодил, - и выбирается сам, своими силами. Например, он мог бы увернуться от суда, в этом-то ему бы помогли друзья матери. Но он не хочет прятаться за спины взрослых и не хочет лгать, не хочет оказаться соучастником еще одного обмана. В финале повести мальчишка выслушивает приговор: к одному году лишения свободы... наказание считать условным с испытательным сроком...
"Вот и все, - думает Сережа, - вот и все. Кончился обман..." Он теперь знает, как ему жить: "Жизнь эта не будет без облаков, как не бывает без облаков небо.
Но - помните? - ведь это к облакам струятся от земли невидимые воздушные потоки.
Они поднимают в высоту модели, планеры и людей".
Альберт Лиханов не боится высоких слов - если есть высокие чувства, то должны, непременно должны быть и высокие слова. Писатель знает, что юность с ним в этом согласна. И он любит подмечать у детей и подростков саму эту устремленность взгляда ввысь - туда, где носились стрижи его детства.
В литературе нельзя хитрить, все равно ничего не получится - и тому много примеров, где быстрый успех и столь же быстрое забвение. Писателю не просто даются и талант и мастерство, он должен предварительно создать внутри себя высокое стремление к правде и добру, вырастить свое слово, выстрадать цель. В этом и масштаб писательского таланта. В искусстве рисовать словом не все объяснимо, иной раз только и скажешь в восхищении: художник!
Альберт Лиханов в своей прозе - а не только в публицистике - нередко напрямую обращается к читателю, и здесь перед нами тоже художник. Обратите внимание, как в его прямом взгляде, глаза в глаза, открывается личность писателя, его неравнодушие, его стремление сделать мир лучше, добрее.
И вот еще, о чем нельзя не сказать. И здесь, быть может, главное. С Альбертом Лихановым пришел в литературу лиха-новский мальчик, свой лихановский герой, им созданный, с его писательским именем неразлучный. Не у каждого писателя есть свой литературный герой. Альберт Лиханов увидел в жизни и привел в литературу своих русских мальчиков, в которых не только черты времени, военного или какого другого, - в них облик непреходящий, живой и вечный, русский детский характер, каким он был и остается в литературе, а значит, и в жизни.
Роман "Мой генерал" открывается посвящением всем генералам, всем офицерам, всем солдатам минувшей войны, которым их дети, их внуки, их правнуки и будущие праправнуки обязаны вечно - всем, что называется ЖИЗНЬ.
До Альберта Лиханова в детской литературе не встречались книги, обозначенные как "роман для детей младшего возраста".
Роман - многоплановое произведение, требующее от писателя романного мышления. Но Альберт Лиханов не сомневается, что детскому пониманию доступны сложные вопросы. Все дело в том, как затронуть детские чувства.
"Мой генерал" - книга о трех поколениях одной семьи: мальчик, его родители, его дед - бывший генерал. Это книга о преемственности поколений, о святости семейных традиций - и о том, что у каждого поколения свое время и свое дело.
Сегодня эта тема по-новому актуальна. С кого брать при-мер нынешним мальчишкам?
Проза Альберта Лиханова как бы освещена изнутри теплым светом всепонимания, всеучастия, но в ней живет и свет резкий, жестокий. Обратите внимание: когда Альберт Лиханов рассказываете вещах, казалось бы, самых обыденно-знакомых каждому, например, идет у него мальчишка по улице, где ему все так интересно, - это становится для нас таким ярким, значительным, исполненным глубочайшего смысла, становится частью нашего понимания. И когда в лихановских книгах перед нами людская несправедливость, печальные события, трагические судьбы, как в повести "Никто", - это не несет в себе эманации, разрушающих сознание, а, напротив, читательское сопереживание с лихановскими героями возвышает, очищает, вселяет надежду.
Многотрудный, непримиримый - и часто схоластический - спор о литературе про детей и для детей, к нему Альберт Лиханов прибавляет свой вывод, подкрепленный всем тем, что им написано: рядом с прозой юношеской, с книгами для тинейджеров должна быть - и она уже есть - проза в защиту детства. Эти книги следует писать так, чтобы ими зачитывались взрослые, но чтобы и будущие взрослые в них находили ответы, отроки и отроковицы - те, кто ищет ответы на самые не предусмотренные школой или семьей вопросы.
И Лиханов снова пишет о сиротстве. Линия прочерчивается дальше. Во времени - сначала это "Благие намерения", потом, хотя впереди этой повести, - "Последние холода". В пространстве первоначальной перестройки - "Невинные тайны". И вот год 1999-й. Новая повесть - "Никто".
Не в том дело, сколько лет отделяют повесть "Никто" от предыдущих его книг про детей-сирот. Между ними - время крутых перемен, слом одной эпохи, воцарение другой. А что же русские мальчики? Что происходит с ними? Коля Топоров, по прозвищу Топорик, а для бандитов ловкий Никто - он-то что за человек?
Глаза у него как стеклянные шарики. Этот мальчишка создан, выкован, выструган, начинен изнутри нашими "рыночными отношениями". Он умен, у него свое чувство достоинст
ва, вы его не увидите среди уличных попрошаек. Он намерен сам "сделать свою жизнь". Но от русской нашей жалостливости к слабым ему не избавиться никогда. Будет помогать несчастному Гошману, одаривать конфетами малышню. Случайно завладев огромными деньгами, не забудет своих интернатских - вот кому надо помочь... Из-за жалости, может, и пропадет - другой бы на его месте спрятался, зарылся в землю.
Из этого русского мальчика мог бы выйти... Впрочем, какой смысл загадывать будущее Коли Топорова, Топорика? Обратите внимание на карточные названия четырех глав, из которых состоит повесть: "Нечаянный интерес", "Червонный валет", "Пустые хлопоты", "Пиковый туз". Вот и вся жизнь. Незадолго до того, как бандиты его настигнут и прикончат, Коля пришел в свой интернат: "Первый раз, наверное, в сознательные свои годы Колька Топорик заплакал. Пацан со стеклянными, почти немигающими глазами. Человек, не пожелавший прятаться за стенами интерната, личность без роду и племени, чистый во всех своих родственных отношениях, то есть абсолютно одинокий, человек, с детства не отведавший чувства, плакал, думая о себе...
Он думал про себя как взрослый, как много испытавший человек. А выдохнул въявь всего два слова:
- Господи, помоги!
А потом он тихо наклонился и поставил перед дверью пакет со сладостями. Утром пацаны проснутся, побегут умываться, и первый споткнется о пакет. И все поймут - ночью на них смотрел Колька Топоров".
Такое вот прощание... Наверное, его будут хоронить всем интернатом, как хоронили Гошку, Гошмана, - "...и весь интернат сдвинулся теснее, взяли друг друга за руки не только малыши, даже старшие, "презиравшие подобное в обычный час, шли, почему-то взявшись за руки". Они перегородили всю улицу... "Может, детская эта процессия с немногим вкраплением возвышающихся взрослых взялась за руки, чтобы устоять перед бедой, которой наградили их самые близкие люди? Может, дети таким наивным образом обороняют себя от несчастья, которое заканчивается непонятным будущим, по кремнистой дороге к которому кое-кого настигает и смерть?"
В эту повесть Альберт Лиханов вложил весь свой опыт борца за интересы детей, всю нервную страсть человека - писателя и делателя, - посвятившего не одно десятилетие практическому улучшению жизни этих детей, смягчению нравов общества в их пользу.
И кому, как не ему, говорить нам: жизнь детей этих в результате политических и экономических трансформаций стала вовсе никому не нужной.
Сколько же горечи в этом крике, в этом стоне. Какое обвинение власти. И при том - ни слова укора! Читайте текст и внимайте всему, о чем болит душа и сердце этого человека, стоящего на краю детской беды. Повесть завершает крик о помощи:
"Испугайтесь, люди, своей беспощадности!
Не покидайте, матери, детей..."
Последняя надежда - и писательская, и человеческая, и гражданская. Но надежды нет...
И еще об одном, но чрезвычайно принципиальном. Альберт Лиханов никогда не был чужд публицистики, и это определяется всей сутью его развития - и литераторской, и человеческой.
Так родилась капитальная книга педагогической публицистики "Драматическая педагогика", четырежды переизданная в Москве, переведенная в Японии и во многих странах Европы.
Замечу так: эта книга не могла не появиться, памятуя всю систему развития судьбы писателя. Когда литератор, даже самый одаренный, проводит жизнь только за письменным столом, его перо выдыхается, а горизонт сокращается. Правда, внутренняя биография обычно богатого душевно человека несколько восполняет недостаток общения. Но если литератор погружен в жизнь, в действие, он непременно станет искать еще одну, жанровую хотя бы, отдушину для выхода своих суждений. Почти вге классики - вспомним Достоевского - приходили к моменту, когда проза не умещала в себе их поисков и желания практически повлиять на жизнь. Пример: "Дневники писателя".
