как молоток Шан-вей.
— Я могу это понять, — повторил Мерлин, — но это может быть преждевременно. У вас все еще есть дела, милорд.
— Мне нечего делать, сейджин! — рявкнул Тирск с внезапной вспышкой ярости, порожденной горем… и чувством вины. — Этот ублюдок в Зионе позаботился об этом!
— Может быть, он не… преуспел, — ответил Этроуз.
Тирск уставился на него. Этроуз должен был знать, что случилось с его семьей — об этом знал весь мир! Он открыл рот, чтобы выплюнуть ответ, его лицо потемнело от гнева, но Мерлин поднял руку.
— Я здесь сегодня не только из-за Кэйлеба и Шарлиэн, милорд. У меня также есть для вас сообщение от кое-кого другого.
— И кто бы это мог быть? — требование Тирска было суровым.
— Ваши дочери, милорд, — очень тихо сказал Этроуз.
— Как ты посмел прийти в этот дом с таким..?!
Тирск зашел так далеко, прежде чем слова полностью покинули его. Он вскочил с кресла, не обращая внимания на боль в заживающем плече, противостоя вооруженному и закованному в броню сейджину — на фут и более выше его — не имея никакого оружия, кроме своей ярости.
— Милорд, ваши дочери живы, — непоколебимо сказал ему Этроуз. — Как и ваши внуки и ваши зятья. Все живы.
Ливис Гардинир поднял сжатый кулак, готовый физически атаковать возвышающегося сейджина, когда тот издевался над его болью. Но Этроуз не сделал ни малейшего движения, чтобы отразить удар. Он просто стоял там, безобидно скрестив руки на нагруднике, и его немигающий взгляд остановил кулак графа на середине удара.
Они были очень темными, эти голубые глаза, — подумал Тирск, — сапфир такой глубины, что казался почти черным в свете лампы, но они встретили его пылающий взгляд, не дрогнув. Это и остановило его, потому что в этих глазах не было ни лжи, ни насмешки… ни жестокости.
И все же слова Этроуза были самой жестокой ловушкой из всех, потому что в них был шепот возможности, приглашение пробить броню принятия, снова открыть свое сердце, обмануться надеждой….
— Так ты собираешься сказать мне сейчас, что Чарис может воскрешать людей из мертвых? — с горечью спросил он, подавляя это смертельное искушение. — Даже Лэнгхорн не смог бы этого сделать! Но Шан-вей действительно называют Матерью Лжи, не так ли?
— Да, называют. И я не виню вас за определенный… скептицизм, милорд. Но вашей семьи не было на борту «Сент-Фридхелма», когда он взорвался. Они были на борту лодки с двумя моими… коллегами.
Тирск моргнул. Затем он постоял так пару ударов сердца, прежде чем покачать головой, как усталый, сбитый с толку медведь.
— Что?
Вопрос из одного слова прозвучал почти спокойно — слишком спокойно. Это было спокойствие шока и замешательства, слишком глубокое, чтобы выразить его словами. И спокойствие человека, который не осмеливался — не хотел — позволить себе поверить в то, что ему только что сказали.
Мерлин полез в поясную сумку. Его рука выскользнула оттуда, и граф глубоко, потрясенно вздохнул, когда на мозолистой ладони фехтовальщика блеснуло золото. Недоверие и страх сковали графа, и он стоял, словно окаменев, прислушиваясь к шуму дождя, потрескиванию огня в камине, не сводя глаз с миниатюры, которую, как он знал, больше никогда не увидит. Он не мог — по крайней мере, десять секунд, он буквально не мог — заставить себя прикоснуться к ней. Но затем, наконец, он протянул дрожащую руку, и Этроуз повернул его запястье, высыпав миниатюру и тонкую золотую цепочку в его сложенные чашечкой пальцы.
Он держал его знакомую, любимую тяжесть, глядя сверху вниз на лицо сероглазой, золотоволосой женщины — очень молодой женщины. Затем его ошеломленный взгляд снова поднялся к лицу Мерлина Этроуза, и сострадание, которое сквозило в тоне сейджина, также наполнило его сапфировые глаза.
— Конечно, есть много способов, которыми это могло бы попасть в мое распоряжение, милорд. И многие из них были бы немногим лучше того, что, по вашему мнению, на самом деле произошло с леди Макзуэйл. Но я вряд ли смог бы держать ее, если бы она ушла на дно залива Долар, не так ли?
Тирск повертел миниатюру в руке, увидев переплетенные инициалы, выгравированные на ее обороте. Так как он мог действовать только одной рукой, это было трудно, но ему все же удалось просунуть ноготь большого пальца в тонкую щель, и задняя часть медальона со стеклянной крышкой открылась. Он повернул его, чтобы поймать свет, и его собственное лицо — такое же молодое, как у его возлюбленной Карминситы, — смотрело на него с обратной стороны ее портрета.
Он уставился на изображение давнего Ливиса Гардинира, затем закрыл медальон и сжал его так крепко, что поранил пальцы. Вполне возможно, что кто-то в Чарисе мог знать, что его дочь Стифини носила эту миниатюру на шее днем и ночью. Возможно, они даже знали об инициалах на его обороте. Но ни одна смертная рука не смогла бы так идеально выковать его дубликат. Так что, если только Кэйлеб и Шарлиэн из Чариса действительно не служили демонам…
— Как? — его ноги внезапно подкосились, отказываясь поддерживать его, и он с глухим стуком упал в кресло, откинувшись на спинку, едва заметив раскаленный добела укол в плечо. — Как?!
— Милорд, Кэйлеб и Шарлиэн уже много лет знают, как храмовая четверка держала жизни вашей семьи мечом над
