Но больше, чем боязнь расправы, ее мучит ужасный страх за ребенка, у нее просто сжимается сердце. Она уже решает бежать: стоит только спуститься в овражек, перескочить через речушку, а там прямиком через поля! Наклоняясь и нагружая тачку, она в мыслях уже летит, скачет, словно ласка, чувствует, как больно ей бежать босиком по колючему жнивью, поросшему мелким терновником и ежевикой… Острые колючки впиваются не только в ноги, они пронзают ей сердце. Вот она добегает до хаты, отпирает деревянным ключом засов, в лицо ей ударяет тепло и тяжелый дух, — вот она становится на цыпочки над колыбелькой… Убьет ее Валек, когда вернется домой, исколотит до смерти — ну и пусть: это ведь потом…
Но едва только из тумана появляется фигура Валека, ее охватывает страх перед его кулаками. Опять она слезно просит его, хотя знает, что не пустит ее этот злодей.
— Девчонка, может, уже кончилась там…
Валек, ничего не отвечая, сбрасывает с плеча лямку, подходит к жене и кивает головой на колышек, до которого они сегодня должны докопать. Затем он хватает лопату и начинает раз за разом швырять торф на свою тачку. Он работает быстро, упорно, изо всех сил. Наполнив тачку, он быстро катит ее вперед, бросив на прощанье жене:
— Вези и ты свою, лентяйка…
Она понимает эту милостивую уступку ее материнской любви, эту грубую доброту, эту жесткую и суровую ласку, — ведь когда они оба накладывают торф, работу можно кончить гораздо скорее. Она, как обезьяна, старается теперь подражать его быстрым, поспешным движениям, набрасывает грязь вчетверо скорее — работает уже не с мужицкой расчетливой экономией сил, не мускулами, а нервами. В груди у нее свистит, в глазах рябит, ее поташнивает, а из глаз в холодное и смрадное болото капают большие горькие слезы, слезы тупого страдания. Всаживая лопату в землю, она всякий раз смотрит, далеко ли до колышка; наполнив тачку, она подхватывает ее и, как Валек, бежит опрометью вверх.
Туман поднялся высоко, окутал камыши и неподвижной пеленой навис над верхушками ольх. Деревья кажутся в нем чудовищными пятнами неопределенного цвета, а эти бедняки, бегающие взад и вперед через овраг, — огромными страшными призраками.
Головы их падают на грудь, руки совершают однообразные движения, туловища клонятся к самой земле…
Колеса тачек скрипят и грохочут, волны тумана, похожие на разбавленное водой молоко, колышутся меж черными холмами.
В глубине небес зажглась вечерняя звезда и, мерцая, льет сквозь мрак свой тусклый свет…
1892
