Вводят под руки пассажира — соседа Антошки. Его лицо в крови.
— Есть раненые? — спрашивает начальник аэродрома.
— Нет, я не ранен, разошелся пневмоторакс, — отвечает по-шведски человек.
— Доктора! Скорее послать за доктором! — распоряжается начальник аэродрома.
— Дайте кислородную подушку, — советует Елизавета Карповна, — я врач. — И она куда-то уходит.
Антошка остается на скамейке. Глаза не могут привыкнуть к свету. Хлопает портьера, внося в комнату струи холодного воздуха.
Старший пилот докладывает начальнику аэродрома:
— Над Норвегией летели на высоте двадцать пять тысяч футов. Подверглись нападению германских истребителей. Самолет пробит в одиннадцати местах, один мотор выведен из строя. Пассажиры соблюдали полное спокойствие, из-за шума моторов они не слышали стрельбы и не отметили ненормальной вибрации машины. Над Северным морем небо закрыто плотными тучами, и это помогло вывести машину из-под обстрела.
— Со счастливым прибытием! — поздравляет начальник пилота.
ЦВЕТОК РЕПЕЙНИКА
Занималось утро. По серому небу плыли низкие дымные облака. На горизонте все резче прорисовывалась зубчатая кромка не то леса, не то далекого горного хребта.
Пассажиры, прилетевшие из Швеции, усаживались в автобус. Антошка осмотрелась вокруг. Неужели это аэродром, на который они сели ночью? По полю раскиданы небольшие копны сена, аэродромные постройки размалеваны бесформенными черными, желтыми и зелеными пятнами. На опушке леса под таким же пестрым брезентом топорщатся угловатые громады. Пушки? Самолеты? Всё это так не похоже на стокгольмский аэродром — ровный, чистый, с длинными, широкими взлетными дорожками, яркими ангарами, серебристыми самолетами.
Старый автобус с облупленными боками и вмятинами, казалось, побывал в боях. Антошка заняла место у окна. Из сиденья выпирали пружины, стекла в трещинах, а один оконный проем заделан фанерным листом, на котором наклеен плакат. С плаката на Антошку смотрели строгие глаза, палец указывал прямо на нее, из раскрытого рта вылетали строчки: «Молчи, тебя слушает враг!», «Враг рядом с тобой!»
Антошка прижалась к маме и поцеловала ее в щеку.
— Ты чего? — ласково спросила Елизавета Карповна. — Рада, что на земле?
— Нет, счастлива, что рядом со мной ты.
Автобус мчался по разбитой дороге. Пассажиры после бессонной ночи пытались дремать, но их бросало из стороны в сторону, они крепче упирались пятками в пол, плотнее прижимались к спинкам сидений. Уже совсем развиднелось, и автобус громыхал по извилистой дороге, проложенной в распадке гор. У скалистого подножия кряжистые деревья широко раскинули оголенные кроны, по склонам взбирался кустарник, вперемежку с вереском, а вершины гор были совсем голые, словно облысели. Сквозь коричневую сетку ветвей возникали то серые каменные дома с островерхими крышами, то зубчатые стены и высокие башни старинных замков.
— Где мы едем? Что это за горы? Как называются? В этих замках кто-нибудь живет? — теребила Антошка маму.
Елизавета Карповна пожимала плечами.
— Мне кажется, что мы в Северной Шотландии, а впрочем, может быть, в ее центральной части. Сейчас не принято спрашивать, куда тебя доставили и куда везут. Увидим.
Горы отодвигались все дальше на запад, и вершины их становились выше. Пологие склоны во многих местах были густо засыпаны валунами, словно галькой на морском берегу. Антошко даже показалось, что эти валуны движутся, но не вниз, а вверх. Она влипла носом в стекло, стараясь разглядеть и понять, что же это такое.
Швед, сидевший позади них, сказал:
— Это отары знаменитых шотландских овец. Когда-то они сделали Англию богатой. Недаром спикер и сейчас занимает свое председательское место в парламенте, сидя на мешке, набитом овечьей шерстью.
Теперь и Антошка видела, что это живые существа, а вовсе не камни.
Дорога резко свернула налево. Миновав узкое скалистое ущелье, автобус спустился на холмистую равнину. Было начало марта, а холмы покрыты травой и темно-зеленым вереском, поблескивают зеркальца болот. Снова поворот налево, и вдруг открылось море — хмурое, мглистое. Облака низко клубились над водой, под ними вскипали белые гребни, свинцовые волны с грохотом катили на берег и здесь, словно теряя силы, сникали, распластывались и уползали обратно, оставляя извилистую гряду грязной пены.
Дорога шла теперь вдоль морского берега. Потянулись деревенские улицы с серыми каменными домами, обнесенными низкими оградами. Плодовые деревья, еще не украшенные ни цветами, ни зеленью, мокли под моросящим дождем. Но приближение весны чувствовалось и по теплой испарине земли, и по ярким кочкам новой травы на обочинах дороги, и по хлопотливому труду людей на полях. Весна в начале марта! А в Швеции еще метут метели, и в родной Москве тоже зима.
Автобус плавно катился по гладкому шоссе, как по взлетной дорожке. Мерный рокот мотора убаюкал Антошку, и, привалившись к плечу мамы, она заснула.
Проснулась от резкого толчка. Автобус остановился, чтобы пропустить на перекрестке людей.
Антошка не могла сообразить, что это. Впереди шагал оркестр, наигрывая на длинных волынках какой-то бравый мотив. За оркестром строем шли такие же странно одетые молодые люди. Все в коротких клетчатых юбках, застегнутых на бедре огромной английской булавкой; распахнутые куртки не доходили до талии; через плечо, как скатка шинели, свернутый плед; на ногах толстые шерстяные чулки до колен и тяжелые башмаки. За плечом у каждого автомат.
— Мамочка, это что, киносъемка?
— Нет, — рассмеялась Елизавета Карповна, — это шотландские солдаты, королевская гвардия.
Антошка постаралась не рассмеяться: солдаты в юбках, на головах береты с перышками — это просто нельзя принять всерьез.
Сквозь серую завесу дождя стали проявляться, как на фотопленке, силуэты высоких башен, церквей.
Въехали в Эдинбург — столицу Шотландии.
После скучных вересковых долин, торфяных болот, скалистых гор и бурливых речек город поразил роскошной растительностью. Город-парк. По прямой как стрела главной улице Принцес-стрит почти бесшумно катили двухэтажные красные трамваи, множество автомобилей. Высокие дома причудливой архитектуры, с балконами, выступами, башенками, колоннами выстроились стеной по одной стороне улицы, а другая сторона — сплошной парк — с памятниками, фонтанами, газонами, и за ним на мрачной высокой скале главенствовал над городом огромный замок, обнесенный крепостной стеной: древняя резиденция шотландских королей, хранившая о себе много трагических легенд.
Автобус остановился у какой-то замысловатой башни. Многоярусные готические ниши с орнаментами и фресками и шпили над ними — все устремилось ввысь, и сооружение казалось легким, кружевным, летящим. Под нижними сводами — беломраморная фигура старика, сидящего в глубоком раздумье. Монумент писателю Вальтеру Скотту.
Пассажиры автобуса вышли, чтобы почтить память знаменитого шотландца, автора многочисленных исторических романов, которыми сегодня увлекаются юные и взрослые читатели во всем мире.
Антошке захотелось вновь перечитать «Айвенго»; у нее было такое чувство, что теперь она лично познакомилась с писателем.
Рядом с грандиозным монументом Вальтеру Скотту — скромный памятник его современнику, великому поэту Шотландии Роберту Бернсу.
Почему же одному — такой величественный памятник, а второму — такой скромный?
Вальтер Скотт был сыном дворянина, Роберт Бернс — сыном безземельного крестьянина. Бернс заслужил не меньшего почета, но у него не было знатного происхождения.
Антошка вспомнила строфы из стихотворения Бернса «Джон — ячменное зерно»:
Так возгласим за Джона тост,И пусть из рода в родНавек в Шотландии егоПотомство процветет!
Она знала, что в чемодане мамины любимые книжечки — стихи Бернса, Есенина и Гейне. С ними мама никогда не расстается.
В парке работало много людей, они вскапывали грядки и сажали картошку. На рекламном щите у входа в парк изображены огромные красные помидоры, крупные клубни картофеля, пучки моркови, редиски и под ними призыв: «Копай ради победы!» Для цветов в газонах оставалось мало места, и цветы были больше символом-напоминанием о лучших временах, чем украшением города.
Автобус остановился у Северобританского вокзала.
До вечера предстояло провести время в привокзальной гостинице. Ночным поездом они выедут в Лондон.
Швейцар предупредил, чтобы с наступлением темноты в номере были плотно зашторены окна и в случае тревоги погашено электричество. Война! Но воздушной тревоги давно уже не слыхали жители Эдинбурга. В городе не было видно разрушенных зданий. Только люди, копающие грядки «ради победы», грузовые машины с солдатами да плакаты на стенах: «Молчи, тебя слушает враг!» — напоминали о том, что идет война.
