Писатель может использовать слова, чтобы описать какую-то сцену. Художник может нарисовать ее. Композитор, используя звуковые эффекты, созданные в студии, может в какой-то мере воспроизвести звуки прошлого. Но самое мощное из чувств, обоняние, лишено своего языка. Как ни одно другое, совместно с памятью оно может воскресить прошлое человека. Но без помощи памяти, действуя само по себе, как оно может вернуть прошлое? Чтобы описать запахи прошлого, существуют лишь слова. Вот почему эта книга начинается именно так.
Подумайте о самом худшем запахе, какой вы когда-либо ощущали. Теперь представьте, что вы обоняете его день и ночь, по всему Лондону. Но дело обстояло еще хуже. Любое зловонное дуновение было опасным. Вредные испарения, дурной воздух или, как говорят итальянцы, mal aria, приносили болезнь. Флоренс Найтингейл, вполне сознавая это, спроектировала свою новую больницу Св. Фомы как отдельные здания с открытыми террасами, чтобы больничные запахи не могли накапливаться в палатах и отравлять пациентов.
Темза воняла. Основной составляющей были человеческие отходы. В прежние века Темза действительно «текла светло», и в ней во множестве водились лосось и лебедь. Люди, очищавшие выгребные ямы, продавали человеческие экскременты как полезное удобрение для питомников и ферм за пределами Лондона.[5] Иногда из окна на незадачливых прохожих или на улицу выливали ночной горшок, его содержимое добавлялось к разнообразной мешанине из дохлых собак, лошадиного и коровьего навоза, гниющих овощей. Дождь смывал большую часть всего этого в Темзу. Существовали, правда, сточные трубы, но они предназначались только для поверхностных вод, и сбрасывать туда нечистоты было запрещено законом.
Затем Лондон изменился. К 1842 году, согласно переписи, в Лондоне насчитывалось 1 945 000 человек, и, вероятно, больше, если включить сюда тех, кто не стремился попасться на глаза чиновникам. В городе насчитывалось 200 000 выгребных ям,[6] полных и переливающихся через край. Чистильщики выгребных ям просили шиллинг за то, чтобы опорожнить яму, и многие жалели денег. В старых частях Лондона дома стояли на краю грязевых озер. Сточные трубы не справлялись с плавающим в них мусором, они разрывались и переливались через край. Один обеспокоенный горожанин в 1840 году написал в Министерство внутренних дел письмо с настоятельной просьбой улучшить канализацию в Пимлико, «где вряд ли существует какая-либо дренажная или канализационная система, где есть только канавы, наполненные на фут или больше песком, растительными отбросами и мусором, отчего здесь стоит жуткая вонь, порождающая малярию и лихорадку, и откуда расстояние по прямой до Букингемского дворца около ста ярдов». На письме лаконичная надпись дворцового эконома: «по сути, верно»,[7] но основания для каких-либо действий он не увидел.
В 1843 году инспектор канализации в Холборне и Финсбери, где под землей было проложено 98 миль сточных труб, не сливавшихся в Темзу, сообщал, что «в большей части зарытых труб скопившаяся грязь гниет по много лет и служит причиной самых неприятных и нездоровых испарений… средство… поднять на поверхность эту грязь ведрами, опорожнить их на улицу, затем вывезти на телегах», в этой операции не должны участвовать люди с тонким обонянием.[8] Иногда, но не всегда, сточные трубы увеличивали, чтобы они могли справиться с возросшим потоком. В 1849 году меняли сточную трубу под Флит-стрит: у новой трубы была большая пропускная способность, ее зарывали глубже, причем на время работы эта жизненно важная транспортная магистраль города была перекрыта почти полностью. В Вестминстере — в то время это был район трущоб, несмотря на то, что там стоял великолепный Вестминстерский дворец, — от сточной трубы, по данным обследования 1849 года, «тошнотворный запах проникал в дома и дворы, которым она служила».[9]
В Белгрейвии, на Гровенор-сквер, Ганновер-сквер и Беркли-сквер — в аристократических районах «в канализационных трубах было много повреждений, где скапливались вредные вещества, во многих местах трубы засорялись, и ужасно пахло»,[10] даже внутри, в домах высшего общества. Но ничего не делалось. Чернорабочий, работавший под самим Букингемским дворцом, говорил, что ему «никогда раньше не доводилось ощущать такую вонь, как в канализационных трубах и подземных помещениях дворца».[11] Часть канализационных труб была проложена столетия назад, а кирпичная кладка раскрошилась и обвалилась. Теоретически, трубы очищались людьми и случавшимися время от времени ливнями, но постепенно скапливавшиеся зловонные отложения никуда не девались.
Еще одной составляющей букета уличных ароматов были экскременты животных. По всему Лондону держали коров в коровниках в ужасных условиях, не позволяющих произвести уборку. Коровы, овцы, телята и свиньи, которых продавали на Смитфилдском рынке, проходили по улицам Лондона, оставляя по дороге около 40 000 тонн навоза в год. Движение в Лондоне обеспечивали тысячи лошадей; каждая извергала 45 фунтов фекалий и 3 ½ фунта мочи в день, около 37 000 тонн экскрементов в год.[12] Экскременты животных и людей не были единственной проблемой. Фридрих Энгельс жил в Англии с ноября 1842 года до августа 1844 года, собирая материал для работы «Положение рабочего класса в Англии».[13] Энгельс, впечатлительный, — что присуще среднему классу, — был потрясен запахами лондонских уличных рынков и трущоб. «Повсюду кучи мусора и золы, а выливаемые у дверей помои застаиваются в зловонных лужах». Но самым эффектным его coup de theatre [франц. — сюжетный ход, прим. перев.] было следующее
Бедняка закапывают самым небрежным образом, как издохшую скотину. Кладбище Сент-Брайдс, в Лондоне, где хоронят бедняков, представляет собой голое, болотистое место, служащее кладбищем со времен Карла II и усеянное кучами костей. Каждую среду умерших за неделю бедняков бросают в яму в 14 футов глубиной, поп торопливо бормочет свои молитвы, яма слегка засыпается землей, чтобы в ближайшую среду ее можно было опять разрыть и бросить туда новых покойников, и так до тех пор, пока яма не наполнится до отказа. Запах гниющих трупов заражает поэтому всю окрестность.
Возможно, Энгельс не видел этого собственными глазами, а посчитал «ужастик» реальной современной историей, потому что рассказ служил иллюстрацией к его теме, хотя на самом деле относился к предыдущему столетию; однако по всему Лондону были разбросаны церковные кладбища, расположенные поодаль от церкви, они постепенно переполнялись, так что, возможно, он и прав.
Каменноугольный газ, которым начали пользоваться, обладал отвратительным запахом, совсем не таким, как современный газ. Как можно было предвидеть, газовые магистрали подтекали. Даже сейчас, если оказаться на земляных работах на какой-нибудь лондонской улице, иногда можно уловить запах каменноугольного газа, которым пропитана почва. К газовым трубам даже тайно подключались — не всегда удачно — те, кому не хотелось платить за газ.[14] Газовые заводы в различных частях Лондона распространяли вокруг отвратительный запах.
Кажется странным, что в рассказах как приезжих-иностранцев, так и английских туристов редко встречаются упоминания об ужасных запахах. Но их, несомненно, ощутила королева, когда приехала посетить «Грейт Истерн» в Миллуолл на Собачьем острове, ниже по реке. Одна из сопровождавших ее дам писала своей сестре: «запах стоял неописуемый. Королева все время нюхала свои духи» (курсив мой).[15] Всемирная выставка в жаркое лето 1851 года день за днем собирала вместе больше народа, чем когда-либо раньше в каком-то месте Лондона. Но ни в одном из рассказов о Выставке я не встретила упоминания о том, что туалеты мистера Дженнингса, за разовое пользование которыми нужно было заплатить пенни, воняли.
Одни районы в этом отношении были хуже других. Трущобы отравляли своим зловонием грязные переулки за самыми модными магазинами и домами. Но первое место, несомненно, принадлежало Бермондси, на южном берегу Темзы напротив лондонского Тауэра. Здесь выделывали кожу, это был долгий, требующий мастерства процесс, в котором применялись, в частности, собачьи экскременты. Неудивительно, что «в воздухе стоял отвратительный запах».[16]
В январе 1862 года уважаемый специальный журнал, «Билдер», подчеркивает необходимость перемен:
Когда прилив достигает высшей точки, низко расположенные районы оказываются затоплены — но не водой, а сточными водами… грязью, которая вызывает брожение и наполняет наши дома и улицы газами, невероятно разреженными, содержащими в себе гораздо больше, чем ватерклозетная жидкость. Переполненные погосты подтекают, дождь смывает с улицы и уносит с собой… грязь, лошадиные и коровьи экскременты… больничные отходы… отбросы и помои торговцев рыбы и рыбных рынков; отбросы скотобойни; жидкие отходы скорняков, клеевщиков, свечников, торговцев костями, кожевников, живодеров, требушинников… отходы химических фабрик, газовых заводов, красилен… уносит дохлых крыс, дохлых собак и кошек, и, как ни печально говорить, мертвых младенцев.
