Автобусы с туристами прибывали и прибывали. Группы людей проходили мимо, вслушиваясь в бормотание гидов и щелкая фотокамерами. Английская, немецкая, французская речь перемешивалась и звучала адской какофонией, утратившей всякий смысл и значение. Меланхоличные японцы были самыми тихими и многочисленными.
Рядом, через дорогу, был небольшой водоем. Туристы не успевали сюда завернуть, пяля глаза на песчаные замки, которые Гауди построил для Бога.
Девушка присела у самой кромки прозрачной воды. Утки были абсолютно сыты и даже не попытались подплыть и поклянчить крошек. Она наклонилась и помочила руку в прохладной воде, но тут же обернулась. В воде она увидела отражение стоящего за ней человека.
– Как ты тихо подошел. Я испугалась, – она поднялась и поправила лямки небольшого рюкзачка.
– В следующий раз я буду трубить и орать за полквартала.
– По-моему именно это ты сейчас и делаешь. Как простой поводырь-гид, собирающий глухо-слепо-немое стадо. Говори тише.
– Я опоздал, – прошептал в этот раз каталонец, целуя Анну в щеку. – Когда ты позвонила, я был у психоаналитика, не мог вырваться.
– Тебя привязали к кушетке?! Или наручники?
– Эротично? Да? Ты не поверишь, но именно о сексе мы и говорили. Я ей свои сексуальные фантазии рассказывал, а она вцепилась в меня и заладила – говорите еще… говорите еще… рассказывайте больше… рассказывайте больше… А сама кругами уже вокруг меня ходит, вспотела. Кофточку расстегнула…
– Ммм… – Анна улыбнулась, – это пошли твои эротические фантазии?
– Да нет же, клянусь.
Хавиер Джорнет Руа был, как всегда, вертляв и смешлив. Он работал в страховой компании, основанной еще его прадедом. Ну, или делал вид, что работал. Детство вылетало из него фонтаном.
– Нет, что, правда?! Ты ходишь к психоаналитику?
– Социальная принадлежность обязывает. Все мои друзья ходят.
– А, тогда понятно! – девушка весело рассмеялась. – Скажи отцу, чтоб застраховал тебя на случай изнасилования психоаналитиком.
– А где твои чемоданы? В какую гостиницу тебя… ты решила? – каталонец сменил тему разговора.
– Вот, – Анна кивнула на рюкзачок, что пустовато маячил за спиной. – Я остановлюсь у тебя, и даже не пробуй возражать, и не говори, что там у тебя дочка, мама, рабочие, нет телевизора. Я все равно не пойду в гостиницу.
– Нет, но это неудобно, – Хавиер жадно облизнул маленькие губы и посмотрел на грудь Анны. Ее теплый жилет цвета хаки был распахнут, и черная майка четко обрисовывала контуры тела.
Он суетливо зашагал к обочине.
– Просто не говори мамочке, что я приехала, и все будет нормально.
– Я уже позвонил отцу в контору, – Хавиер открыл дверцу темно-синего «рено». – Сказал, что поехал тебя встречать.
Отец и сын занимали один кабинет, и Хавиер никогда не принимал самостоятельных решений.
– Скажи, что не встретил. Поедем в галерею, надо узнать, проданы ли мои картины, или нет.
Стеклянные двери галереи встретили их бронзовыми литыми ручками. Узкий зал, от стены до стены освещенный дневным светом из огромных витринных окон, был завешен пейзажами. Главное место на них занимало небо – голубое, серое, зеленое, и даже красное, с облаками и с птичками. На оставшемся от неба месте, кое – как, ютились горы, деревья, кустарники и куски моря. Арка в стене открывала перспективу другого зала с кушетками, комодами, столиками, зеркалами и прочим антиквариатом. Там уныло чернела фигура одинокого посетителя в шляпе. В глубине, в самом углу первого зала, за огромным столом сидел хозяин. Подтянутый, высокий, сухощавый и гладко выбритый, в отличном темном костюме он сосредоточенно читал.
Хавиер протянул ему бумаги.
– Я – юридический представитель Анны Пастер, хотел бы узнать, проданы ли ее картины?
– Да, проданы, – мужчина даже не поднял головы от бумаг.
– Могу ли я забрать деньги?
– Мадмуазель сама забрала их на прошлой неделе.
– Я?!!!!!! – Анна вступила в разговор, едва поняв, что произошло.
Он, наконец, поднял голову и уставился на нее. Солидные очки в роговой оправе сползли на краешек носа.
– Да, именно вы. Вы предъявили контракт, паспорт и все необходимые документы.
– Как вы можете такое говорить? Вот я стою перед вами, я только сегодня приехала в Барселону. Вы что же, не помните, у кого забирали картины?! Как вообще такое возможно? Вот мой юридический представитель. Кому вы отдали все?
Мужчина достал ящик с документами, стоящий у него за спиной.
– Вот контракт. Это ваша подпись? Вот моя часть контракта. Это тоже ваша подпись?
– Это невозможно, меня не было тут неделю назад. Вы просто не хотите платить.
– Я не могу платить дважды за одно и то же одному и тому же человеку. Приходите или с документами, или с оружием.
Хавиер громко рассмеялся. Анна вздрогнула. Человек в шляпе показался в арке, разделяющей два зала. Длинное пальто его было явно не по погоде. Солнечная осень Барселоны делала его одежду клоунской. В руках у него показался черный длинный ствол. Прозвучал хлопок. Очкарик дернулся и застыл, а затем стал медленно оседать на стол. Голова его упала на разложенные перед ним бумаги.
В арке уже никого не было. Не слышно было ни шагов, ни шуршания одежды. Хавиер неподвижно смотрел на галерейщика-пророка с застывшей на лице улыбкой. Анна выдернула папку из-под головы убитого и схватила своего спутника за рукав.
– Бежим!
– Но…
Девушка тянула парня за ткань пиджака и медленно двигалась к двери.
Хургада встречала очередями, толпящимися на паспортный контроль и на получение визы.
– Торина Ирина, – толстый араб в стеклянной кабинке еле-еле ворочал языком.
– Да. Да, это я.
Не отрывая взгляда от бумаг, он протянул в окошко документы.
– Возьмите свой паспорт. Проходите.
На улице было тепло и темно.
Несмотря на поздний час, у входа в аэропорт бойко предлагали свои услуги по переносу сумок и тяжестей прилипчивые стаи низкорослых и щуплых арабов.
– Ваши сумки, мадам, ваши сумки.
– Какие у меня сумки? – девушка легко закинула полупустой рюкзак на плечо. – К тому же я не знаю, куда его нести.
Она вглядывалась в толпу, стоящую по эту сторону контроля.
– Вот и моя горящая фирма, – Торина подошла к арабу с табличкой
«Альмавир». Тот молча сунул ей клочок бумаги.
– Машина с номером 77—89, – прочитала она.
Это оказался черный ленд-ровер с запотевшими от кондиционера стеклами. Внутри уже сидели четыре пассажира. Двое мужчин, оказавшиеся напротив, Ирины весело переговаривались.
– Кажется, нашим встречающим запретили говорить, – рыжий сделал глоток коньяка из металлической фляги.
– Это правильно, – хохотнул второй. – Все равно их бормотание трудно понять.
– Как попугайчики – все буквы на месте, а что сказал – сам черт ногу сломит.
С одинаковыми усами, неопределенного возраста, они выглядели клонами, вышедшими с одного конвейера. Один был рыжий, второй – черный.
– Вы запаслись спиртным на их сухой закон? – рыжий обратился к супружеской паре, что сидела позади Ирины.
Крупный мужчина, с огромным животом, который с трудом помещался на его коленях, нелепо смотрелся рядом с миниатюрной женщиной со светлыми тонкими волосами, подстриженными в стиле «каре». Ирина оглянулась и улыбнулась женщине.
– А мы никуда без своей водки и не ездим, – охотно вступила в разговор та. – Как же без своей-то? Вдруг что не так. С отравлением в больнице лежать – себе дороже. Лучше уж привычную, из своего магазина, от проверенного продавца.
– Ну, вы загнули! – захохотал рыжий.
– Да, правда, вам говорю. Вот летом ездили на поезде к куму в Мариуполь. Так 10 бутылок водки с собой возили. Пусть тяжесть, но на поезде, потихонечку и дотащили. А то как же!? Костячок мой и так уже перепахан врачами! Шов от верха до низа – вдоль всего живота. Так еще и водкой отравиться! Этого только не хватало! Да еще и в чужих краях!
Тут уже откровенно засмеялись все.
– Что ж вы к хохлам, да со своей горилкой ездили?! – рыжего как прорвало. – Вот ко мне брат жены приезжал оттуда, так он и горилку в трехлитровой банке свою, и сало в мешковине, тоже домашнее, и купаты самодельные – ну все на самообеспечении! Так я с ним неделю сидел – стакан горилки – шмоток сала с черным хлебом, стакан горилки – шмоток сала с черным хлебом – через неделю себя настоящим казаком почувствовал! С эдаким чубом! С картины Репина «Не ждали».
– Там же вроде декабрист, – неуверенно произнесла женщина.
– И им тоже. «Во глубине сибирских руд»…
– Н-е-е, там народник был, – вопросительно посмотрел на Ирину второй усач.
– Во, во… Кто был ничем, тот вставит всем. Кто я, что я, только лишь мечтатель… или мыслитель? Полное расщепление личности. Питие определяет сознание. Значит, тут водку пить будем?
